Продолжение, разумеется, последовало, но совершенно «нештатное». Деревенские собрали внушительную толпу, ожидая, что вот сейчас явится «армия» и пойдут стенка на стенку, кое-кто уже выламывал колья и штакетины – штатное оружие современных «кулачных» боев. Но за реваншем побитые бойцы возвратились также втроем. Они бодро и широко шагали посередине улицы, приближаясь к клубу. В толпе неуверенно попытались сострить, а Мадьяр, сидевший на скамейке с девчонками, лихорадочно пытался понять – в чем подвох? На мазохистов эти ярые «деды» мало похожи, на самоубийц тем более… Отвлекающий маневр? Деревенские также стали озираться, опасаясь удара с тыла.

Метрах в двадцати один из «дедов» выхватил из-под бушлата «АКСУ» и от живота дал длинную очередь над толпой. Строчки трассеров устремились в черное небо. С криками деревня бросилась врассыпную. Вторая очередь опустошила магазин. Автоматчик присел на колено, меняя рожок, и даже успел потянуть на себя затвор, но тут Мадьяр будто на крыльях перелетел эти два десятка метров, сбил с ног ночного мстителя, покатился вместе с ним, успев нащупать предохранитель «сучонка».

Какие тут секреты? Отступили побитые «деды» из деревни в караульное помещение, попинали молодых солдат, отобрали автомат и два снаряженных магазина… Дело потом спустили на тормозах, ведь никто не пострадал, значит, ничего и не было! А патронов на Руси и тогда не жалели. Выходит, Мадьяр зря волновался, готовясь к объяснению с высоким начальством. Он, кстати, тоже был в этот злополучный вечер в самовольной отлучке.

По странному стечению обстоятельств его демобилизовали в конце июня, в числе самых отъявленных нарушителей воинской дисциплины. Да вот еще: дорога домой была омрачена объяснениями с воинскими патрулями. Мадьяру не выдали парадное обмундирование, сославшись на то, что он уже получал лавсановые китель, брюки и фуражку в Германии. Разумные доводы на старшину воздействия не имели. А патрули, видя бойца в поношенном «хэбэ», выполняли свою задачу по отлову самовольщиков.

Необходимо также сказать, что давнее желание служить Отечеству с оружием в руках у Мадьяра в ту пору зачахло, несмотря на то, что уговаривали его остаться на сверхсрочную службу, обещая в скором времени погоны прапорщика и прочие блага. Он же почему-то был уверен, что больше не возьмет в руки оружия. Никогда. Да, тут виной всему, конечно, юношеский романтизм. Он не позволяет оценить коварства слова «никогда». Впрочем, как и любой клятвы или зарока (подробнее см. Новый Завет).

Мадьяр, отвыкая от армейских помочей, за которые солдата ведет командир (пусть даже на смерть, но ведет!), врастал в нормальную жизнь. В ней не приветствовались тревоги, авралы, атаки. Правда, десантный «тельник», уже изрядно полинявший, носил с гордостью.

Тихой теплой ночью, возвращаясь домой после второй смены, Мадьяр увидел, что дверь его квартиры на первом этаже приоткрыта. Сердце сжалось от скверного предчувствия. Такая беспечность в Грозном, пусть и в советские времена, была недопустима!

Кровавые полосы на стенках узенькой прихожей, лужица крови на пороге… Он рванулся на кухню, откуда змеилась выпуклая багровая струйка. Жена лежала на полу, прижав ладони к груди. Пытаясь нащупать пульс, Мадьяр отвел восковую руку и увидел две щелевидные раны в области сердца. Схватил со стола зеркальце, поднес к запекшимся губам, уже понимая, что с такими ранами и потерей крови не выжить. Где сын?! Мальчик крепко спал в соседней комнатке.

Это хорошо, что трагические моменты выжигают в душе воина большинство эмоций. Это божий огонь! Дьяволу, року, хаосу очень хочется, чтобы, трепеща, человек умножал горе суетой. Но Мадьяр был воином. Завернув сынишку в одеяло, он постучался к соседям и без всяких объяснений попросил приютить на ночь ребенка. По телефону-автомату вызвал «Скорую помощь» и милицию.

До обеда он пробыл главным подозреваемым. Потом соседи описали парня-чеченца, с которым жена Мадьяра за несколько часов до гибели о чем-то спорила у подъезда. В кустах нашли нож и окровавленное полотенце, на стене в прихожей четкие отпечатки пальцев, да и самого убийцу, завзятого наркомана, взяли без особых хлопот дома под глубоким кайфом. Он не особо-то отпирался и поведал важные для следствия подробности, самой существенной из которых была принадлежность к весьма уважаемому тейпу (роду). Вскоре он был определен в свидетели, поскольку остальные внезапно ослепли и оглохли, а протоколы растворились в воздухе.

Советская правоохранительная система на Северном Кавказе бережно хранила честь малых народов, находя весьма аполитичным, чтобы «свой» страдал из-за «русского». Если кто-то не верил в это, то сумел убедиться на собственной шкуре в начале девяностых годов в той же Чечне или в Дагестане, под унылый звон свободы в пустых головах.

То, что в конце концов задумал Мадьяр, планом назвать нельзя. Это было решение. И как только оно было принято, улетучились тоска, отчаянье и злоба.

Родителей на переезд уговаривать особо не пришлось, с учетом угрожающей пустоты, образовавшейся вокруг. Мадьяр даже проехал с ними до ближайшей станции. Все это время он старался не смотреть в глаза отцу, хоть и понимал, что тот внутренне его выбор уже одобрил. В противном случае трофейный «вальтер» не остался бы в тайнике.

Два дня с рассвета до сумерек Мадьяр провел на крыше дома, откуда был виден обнесенный высоким кирпичным забором двор и дом наркомана. На улицу «объект» не выпускали, а самое неприятное, в дом зачастили родственники в каракулевых папахах – горцы. Собираются увезти от греха подальше, чтобы еще чего не натворил, сообразил Мадьяр. А в горном селе его не взять. Там и своему без необходимости не скажут, где есть кто, а уж чужой и до нужной улочки не дойдет!

Пригодилось умение копировать почерки, подчищать документы. Мадьяр внес в старую повестку фамилию наркомана, дату и время явки к следователю. Сработало.