«Объект» вышел из дома в сопровождении брата. И ничего так не боялся в этот момент Мадьяр, как зацепить выстрелом случайного прохожего. Он приблизился к парням почти вплотную и в последний момент неожиданно для себя окликнул убийцу по имени. Зачем? Этого он не мог понять и через три десятка лет. Ведь тот мог, обернувшись, броситься на него или в сторону. Словно чужой голос вдруг вырвался из груди…

Два выстрела Мадьяр произвел в упор, как из монтажного пистолета, вгоняя пули туда, где он увидел раны на теле жены. Третью послал в искаженное страхом лицо.

Вот теперь, когда он уходил по заранее намеченному маршруту, атаковали смешные, по сути момента, вопросы. Что дальше? Посадят? Расстреляют? Что будет с сыном? Почти забытые ощущения воскресли: стучало беспорядочно сердце, рвалось дыхание и липкий страх мутил сознание. Ну что же, Мадьяр, в том, первом бою, тебя вела чужая воля, а это был твой первый самостоятельный бой. Кто сказал, что он неправеден? С трофейной пушкой пошел на систему. Выступил против сильного – уже прав!

Совершил ли он ошибку, не выбросив, а спрятав пистолет? Вряд ли. Ведь ошибаются только те, кто имеет опыт. К тому же «вальтер» был красив, принадлежал отцу и, самое главное, создавал ощущение защищенности. Опасное заблуждение, конечно, но так хочется в трудную пору на кого-то, кроме себя, хоть немного положиться. И оружие в этой обманчивой надежде играет не последнюю роль. Но это уже психология. А у нас тут живой человек, серьезно озадачивший органы правопорядка.

Да что там эти «внутренние органы»! Тут «компетентные» подключились моментально. Дело в том, что убийство с применением огнестрельного оружия в начале восьмидесятых годов было еще событием даже в Чечне. Да еще среди бела дня, в упор, и с явным желанием убить окончательно и бесповоротно!

Недолго душу Мадьяра сосала пустота. Оперативники нагрянули к нему домой через несколько часов.

«Не верь, не бойся, не проси» и «Чистосердечное признание облегчает душу, но увеличивает срок». Вот и все, что Мадьяр знал по теме взаимоотношений со следствием. Конечно, приготовился к тому, что будут угрожать, бить, допрашивать с пристрастием. Это он видывал в армии, на гауптвахте, где военные следователи и дознаватели выколачивали правду твердыми книгами уставов из голов юных преступников в погонах. Разумеется, он приготовился к молчанию.

Но спокойные, чуть уставшие, и даже приятные в общении сыщики предложили чай, повели задушевные беседы о жизни и службе, сочувствовали горю, сожалели, что не смогли найти убийцу жены. К вечеру они просто вышли из кабинета, оставив Мадьяра наедине с листками объяснений.

И тут вошел седой темнолицый чеченец.

– Ты убил моего мальчика, – сказал он.

– Пускай бы отвечал по закону и остался бы жив, – тоскливо сказал Мадьяр.

– Но тогда его могли расстрелять.

– Он тоже убил беззащитную женщину.

– Так получилось. Он не хотел.

– Я три месяца не хотел! Ждал справедливости. Вы вынудили меня пойти на это, когда отмазали его!

– Теперь мои сыновья должны убить тебя.

– Но мы ведь в расчете? Я тоже знаю ваши законы. Вы, как отец, можете отказаться от кровной мести.

Старик пристально посмотрел на Мадьяра:

– Я тебя уважаю, ты ведешь себя как мужчина. Да. Для чеченца такое было бы возможно.

– Выходит, все не чеченцы для вас люди второго сорта?

Чеченец вздохнул, взялся за дверную ручку:

– Ты мало прожил на свете, мальчик…

С отчаяньем Мадьяр выкрикнул:

– Не трогайте хотя бы моих родителей и ребенка!

– Чеченцы не воюют со стариками и детьми.

Не правда ли, стандартный ход? Но знал ли эту партию Мадьяр? Ему бы задуматься, зачем, с какой целью ему представили отца убитого наркомана, дали возможность побеседовать наедине? А теперь послушайте самого Мадьяра:

«Когда за чеченцем захлопнулась дверь, наступила гнетущая тишина. И вот только в эти минуты я по-настоящему ощутил весь ужас своего положения, всю безысходность создавшейся ситуации, всю бессмысленность и безответственность своего поступка. Страх, отчаяние, ощущение бессилия, все навалилось разом. Подозреваю, что именно этого состояния и ждали оперативники, потому что в те минуты я сделал многое, чего в обычном расположении духа делать бы не стал. Не знал я и того, что ведут такие дела только следователи прокуратуры. Поэтому, когда один из милиционеров назвался следователем, я легко поверил. Сказал же мне он вот что: «Ты нормальный парень, служил, воевал, семья хорошая. Ну, пристрелил подонка, считай, сделал нашу работу, мы не хотим тебя сажать. Да, собственно, и нет у нас на тебя ничего. Но вот посмотри, у меня на руках постановление на обыск квартиры твоих родителей. Вдруг мы там найдем что-нибудь компрометирующее тебя? Получится очень неприятная ситуация – и тебе мы помочь не сможем, и твои родители окажутся замешаны. Давай мы сейчас поедем с тобой, ты нам отдашь пистолет, а мы его уничтожим. И тебе спокойно, и нам. Мы будем уверены, что ты больше ни в кого не пульнешь».

О законности обыска в пустующей квартире родителей Мадьяр не задумывался, а тайник вообще находился за ее пределами, на лестничной клетке. Но оперативники были русскими ребятами, и Мадьяр, приговоренный «чеченским законом» к смерти, поверил в соплеменников. Протокол об изъятии оружия стал основным документом обвинения. Кстати, к немалому удивлению, единственный свидетель, брат убитого, на очных ставках упорно не узнавал Мадьяра. А потом завертелись шестерни в скучном движении от допросов до приговора и кассационной жалобы…

Статья и срок – четырнадцать лет – давали возможность на известное уважение при первом знакомстве, а потом вступали в силу законы тюрьмы, утверждающие силу, коварство, изворотливость. А чем они плохи? Оглянитесь, господа: успешная земная жизнь крепко связана именно с этими качествами. Выходит, что Мадьяру просто пришлось по-настоящему учиться выживать не столько в тюрьме, сколько в обществе. Тут сам термин коварен! Русское слово «общество» туманно и неточно характеризует смысл явления, не в пример родственному украинскому, не говоря уже о западноевропейских языках!