Цветущие села обращались в руины только по причине национальности их жителей. Выкорчевывались сады и виноградники, уничтожались родники и колодцы.

Мадьяра вначале удивляло, что артиллерия и авиация воюющих сторон в основном «работали» по населенным пунктам. Даже показалось, что это от недостатка специалистов. Но потом он понял: такова особенность этой войны. Пусть персы уйдут навсегда или умрут! Жестокость он в то время объяснял суровостью горцев и восточных нравов в целом. Каково же было его удивление, когда позднее, в Европе, он увидел более изощренную индустрию геноцида и пришел к весьма грустному выводу: инстинкты разрушения и ненависти к себе подобным заложены в человеке независимо от места его рождения и уровня культуры.

Мадьяр не сомневался: армяне с азербайджанцами в Карабахе не уживутся, какое бы решение ни приняли политики в Баку и Ереване. Не даст мира пролитая кровь и доведенная до крайних пределов религиозная ненависть.

Воюющим сторонам катастрофически не хватало мастеров войны, которые «одним махом семерых убивахом». Священная ненависть к врагу, она ведь не рождается на пустом месте: нужно, чтобы разрушили твой дом, пролили кровь близких людей. Но из таких воинов в войне, подобной карабахской, не составить победного войска. Силы будут примерно равны. И тогда свое слово должны сказать те, для кого война – профессия. И профессионалов покупали. Мадьяр не раз убеждался в том, что обе стороны использовали славян – летчиков, артиллеристов, саперов. У персов к тому же были инструкторы из Турции, мастера боя в горной местности из Чечни и Дагестана.

Как-то после боя его подвели к трупу явно не азербайджанца и спросили, не похож ли он на афганского моджахеда. А какая разница? Иранец, афганец… А вот бронежилет и «разгрузка» на трупе были точно «духовские», т. е. буржуйского вида. Поскольку воины Арцаха пренебрегали касками и бронежилетами, Мадьяр получил амуницию в вечное пользование, после чего заслужил кличку «рейнджер».

В другой раз, осматривая позиции, оставленные персами в ночной стычке, отделение Мадьяра обнаружило брошенного раненого. Это был русский парень, лет двадцати пяти. Мадьяру все сказали его глаза – два провала с черными точками. Это был взгляд смерти. И первые слова Мадьяра были такими: «Ну что, граната в кармане без кольца? Посмотри – я, во всяком случае, тебя убивать не собираюсь, поэтому давай потихоньку, от греха подальше, вставим усики на место, а то рука занемеет, не дай Бог… Потом, если захочешь, опять выдернешь».

Граната была, но с чекой. Ранило парня еще три дня назад: зацепил растяжку, ногу перебило и посекло осколками. Мадьяру он рассказал, что жил в Баку с матерью и младшими сестрами. Родных в России нет. В Баку работы не найти, жить не на что, а в армии обещали, что денег заработает, после войны льготы будут.

Когда Мадьяр передал этот разговор командиру, тот только махнул рукой: мол, слышали не раз! На прощание Мадьяр отдал бакинцу три банки консервов, а тот, видя, что обрывается последняя связь, обреченно сказал: «А я видел тебя… в прицеле». Похоже, не врал, в его окопе подобрали «СВД» (снайперская винтовка Драгунова. – Прим. авт.). «Почему же не стрелял?» – спросил Мадьяр. «Ты русский, поэтому…» – как-то обреченно ответил паренек. «Что же раньше не сказал?» – удивился Мадьяр. И вот тут пленный произнес фразу, которая заставила Мадьяра крепко задуматься: «Ты бы подумал, вот я жизнь себе выклянчиваю».

Рейд по ближним тылам персов уже подходил к концу, когда разведгруппе попалась машина с азербайджанским офицером. Тот имел неосторожность раскатывать по горной дороге без охранения вблизи линии фронта. Водитель погиб при захвате, а офицера доставили к командиру группы. Азербайджанский капитан держался уверенно, козырял дядей-полковником, который поднимет сейчас всю округу на ноги. Задумчивость командира диверсантов он, видимо, принял за нерешительность и под конец пообещал, что никто не уйдет живым, если его тут же не отпустят. Во всяком случае, уверенность его могла основываться на том, что пленных офицеров, как правило, обменивали с выгодой.

Развязность «языка» быстро надоела командиру, и он махнул Мадьяру рукой: мол, отведи, побеседуй, пока мы тут решим. И состоялся у затухающего костерка такой разговор.

– Дурак ты, перс, хоть и офицер.

– Почему это?

– Ну, суди сам. Видишь, костер догорает, ребята заправляются. Ты же только что говорил, что поднимутся на ноги все ваши войска. Так?

– Да. Мамой клянусь, поднимутся!

– Выходит, нам надо уходить. Так?

– Ну, так. Отпускайте и бегите!

– А зачем нам такая обуза, как ты? Чтобы спасти тебя, дядя твой будет землю грызть. И отпустить тебя нельзя. На той стороне нас не поймут. Вилы! Вот и получается, что самое разумное для нас, это шлепнуть тебя здесь и оставить рядом с машиной на видном месте. Спасать тебя уже не надо, а лезть под наши пули ради мести даже твой дядя не станет. Вот этот вопрос сейчас командир и обсуждает. Ты армянский знаешь?

– Нет. Отдельные слова.

– Так я тебе переведу. Хочешь? Или без перевода понятно?

– Ведь вы не убьете меня?

– Вставай, убеди командира, что есть смысл тащить тебя, рискуя собой. Ну, может быть, ты знаешь что-то важное, секреты там какие?

– Да-да. Знаю. Веди.

Командир разведгруппы изрядно удивился, чем это Мадьяр напугал строптивого пленного?

– Думаю, что страх смерти сломал его. Наверное, очень жестокий человек… – ответил Мадьяр.

Позже разведчики так и допрашивали особо стойких и мужественных пленных. Это просто: молчаливый, суровый бородатый командир, на лице которого уже написан приговор, и «мелкая сошка», конвоир, который мягко и буднично говорит о том, что нужно приготовиться к смерти, но есть шанс. Главное – тихо, вкрадчиво, ласково. И человек, наверное, ощущает себя бараном, которого кормят солью перед тем, как полоснуть по горлу. Действовало. Нет, не трус боится смерти. Трус просто трясется, впадает в панику, в ступор, до смешного порой. Смерти боится тот, кто в ней знает толк! Многие толковые, смелые люди понимают, что нет за гранью жизни ни добра, ни зла. Это смущает.

На высотку, которую обороняло подразделение Мадьяра, вдруг поперли персы. Направление было не первой категории, от основных сил оторваны, поэтому в штабе подумали, что хватит и взвода. А персы очень уж решительно пошли, явно ведомые опытной рукой, да не одной. Это судя по тому, что атаковали одновременно небольшими группами с разных направлений и закреплялись, постепенно сокращая расстояние.

Часа через три такого сближения вдруг все затихло. Мадьяр пробрался к командиру взвода, увидел, что тот ранен и настойчиво вызывает подкрепление по рации. Это к ночи-то, в горах? Мадьяр обошел позиции. Лучше бы он этого не делал: глаза не видят – душа не болит, а тут двое убитых, семеро раненых.