– А ну, зачем вам Ленин, отвечайте!

Я, конечно, распинаюсь краснобаем:

– Ехал в электричке… – и повторяю досконально свой сюжет: – Шапка и очки электросварщика, «Отдам бюст Ленина…» – и далее по тексту. – Вот какие руки у меня!

Переглянулись с видом: заливает! Моим словам не верят ни единому:

– В общем, ясно: вы темните. Не темните! А лучше признавайтесь нам подробно.

Начинают бдительно простукивать, полагая: что-то там вмуровано. Поезд дернуло (ему пора в дорогу) – и Ленин головою рухнул вниз. В тот же миг оно и откололось. Это гипсовое ухо Ильича!

Женщина, сидящая напротив, – кто бы мог подумать (мне везет) – тоже оказалась с набекренью. И запричитала, застенала:

– Ой, какая срамотища, Боже мой! Голова без уха! Это ж вождь! – и срывая с головы своей косыночку: – А ну перевяжите ему ухо!

Сердобольная!

И мне уже не оставалось ничего. Как ту косыночку в горошек завязать. На голове вождя с отбитым ухом. Прикрывая то, чего там нет. И вдруг мелькнуло: я подобное встречал. Вот только где? Господи, так это же Ван Гог! Автопортрет, где перевязанное ухо! Когда бы вождь еще и стоил столько же, ему бы точно не было цены! Сумасшедшие, я доложу вам, деньги. Как, допустим, сумасшедший тот же Гог…

И вот я наконец уже в Донецке. Мама в радостном неведении:

– Ой, что в мешке, подарочков привез?

– Подарочков, а как же! – и стараясь маму подготовить: – А кстати, мне везет на сумасшедших!

Мама, пропуская это мимо:

– Ладно, пусть они живут, а что привез?

Ей, как всякой женщине, не терпится. У мешочка ниспадает покрывало. Мелькает мне приевшаяся лысина. И Ленин – с ухом, перевязанным в горошек…

Немая сцена. Входит папа с хмурым утром на своем лице:

– Теперь я понимаю, почему! Почему к тебе так липнут сумасшедшие! Да потому, что, Слава, ты такой же!

Сказал – отрезал. Вышел с тем же утром. Я так и опустился рядом с Лениным…

Достали. Ополчились. Довели. И – огульные, язвительно-насмешливые – учинили форменный допрос:

– Что ты, преданный идеям ленинизма?!

А я ж не комсомолец никогда, не говоря уже о пионере…

И я решился, и с запекшейся обидой:

– Так, спасибо вам за все – и до свидания!

Взвалил я на себя, привычно сгорбился. И войдя в трамвай ближайшей марки, мешочник, я надсадно пробубнил:

– Бюст Ленина отдам! Отдам в хорошие…

Я был приятно удивлен: видит Бог, так легко и вдохновенно в жизни окать мне еще не приходилось!

Только жаль, что мне опять не до женитьбы…

История такая. Я же был в Москве, у близких родственников. Ну, Москва – Москву описывать не буду. Открой любой путеводитель – и пожалуйста.

Туда я ехал безо всяких происшествий. А обратно…

Отсек в плацкартном, он мне сразу не понравился. Во-первых, первый. Дальше – больше: пара-тройка человек детей. Дети двоились-троились в глазах у меня под ногами. Сновали, копошились эти дети, болезненно резвясь. Они прыгали по полкам. Они вели себя как дети, даже хуже. Они втягивали в прятки. А куда от них? В рундук? Как попутчики – они мне не пришлись. Жара, отсек. К тому же эти дети, представляете?! Уронили содержимое стола едою вниз.

А еще соседка по отсеку, их родительница. С виду вроде бы нормальная она, если не считать дефекта речи. Например. На меня «мушчына» говорила. И не просто там «мушчына», если бы! Она требовала действий, от меня. И недвусмысленно:

– Мушчына, опрокиньте з верхотуры мне матрасик. А мушчына, мне подушку?! Подавать – так подавайте уже сразу! – и что-то там: – Сымите мне опять! – и к тому же: – Прыглядите за дитём (когда их пять)!

Я при ней как гувернант на побегушках…

В общем, кажется, к тому оно и шло: цель моей жизни стала ясной мне до боли: хотя бы на ближайших полчаса – уже не слышать этого «мушчыну» ни за что. Надеюсь, он насточертел уже и вам. Не тут-то было!

– Мушчына!

– Что еще?!

– Мушчына, детка, если вам не трудно, – а шо здесь трудного? Лягте на вторую полочку сюда. Потому шо с нижней, извиняюсь… Падать будет мне – куда сподручней!

Ну, мушчына, то есть я, – я, конечно же, улегся на вторую.