Шрифт:
Расстались. Если и не братьями – друзьями. И пока улыбка не остыла, я еще долго улыбался про себя. Зато потом…
Вы уже наверно догадались: ни денег, ни карманчика и близко. Нет, недаром мама: «Слава, бди!..»
Сразу я подумал: позвоню! Но что я мог услышать от родителей? «Идиот! Ты никакой не муж, а вечный мальчик! Возвращайся! И чтоб больше никуда уже не рыпался!..»
День сидел я на подножном корме. Милостыня? Спасибо внешности, таким не подают. Спасибо лету, спал я на газоне. Спасибо людям, я разочаровался в человечестве. И свободе, кстати, тоже гран мерси: никто мне не препятствовал поплакать…
Это тянет на счастливую концовку. Хоть и поздно, всё же обнаружилось: я трусы одел карманчиком назад!
Но родителям – я так и не признался!..
Сурепка и Гринпис
Об этом помню только я один. Но если буду ошибаться, вы поправите.
Раньше ко мне народу забредало – это что-то! Всем известный Лимаренко. Китаец Дзю. Колоратурное сопрано Мышагонова… А вспоминается один лишь только Петя, вот ведь как историю заносит. Вспоминать я буду Петю и сегодня: ко мне он заходил читать стихи…
А еще, смешно сказать, к его портрету: по сравнению с ростом – такой огромный двухметровый украинец – Петя носил не по росту абсолютно детскую фамилию: Петр Павлович Сурепка. Но Сурепку называли все по имени.
Он заходил ко мне читать стихи. Моя бабка Пети не боялась. От китайца умирала, это правда. Даже пряталась. А от Пети не скрывалась никогда. Он рассуждал на темы философии. Он читал свои стихи на украинском. Тихо, мирно, он не дрался никогда. И все бы хорошо: ну, почитал… Но вот когда просил очередные сколько там копеек… Конечно, в долг, а кто бы сомневался? Который никогда не отдавал. Моя бабка выходила из себя:
– Нет! И не проси! Я зареклась!
Но отходчивая, «под последний раз» ему давала. И так всегда. А потому что не боялась. И не пряталась…
Чтоб не соврать, это длилось… Да, довольно долго, а потом я понял, что довольно! И, конечно, я ему отказывал, как мог:
– Петя, всё! Какие деньги? Всё!..
Чтобы бабку – даже не тревожил.
Я недавно подсчитал, хронологически: это было ровно двадцать лет назад. Помню, позвонил:
– Верховский, ты?
Я кричу свое решительное:
– Нет! – потому что знаю: не отдаст. – Говорю тебе на бис, что денег – всё!
– Что, Слава, «всё»?! Всё только начинается! – и денег он не просит ничего – как раз напротив! – У меня большой сегодня праздник! Ты же друг! Хочу, чтоб ты со мною это счастье… В смысле радость… В общем, разделил!
А я ж люблю, когда со мною делятся:
– Валяй!
– Знаешь, где гостиница «Донбасс»? – еще б не знать! Идти здесь… В общем, рядом. – Там еще сбоку есть комиссионный магазинчик. Ну и вот. Я прикупил себе шикарную кровать, чтоб наконец-то!..
Я уже представил ту кровать!
А тогда она была еще жива, гостиница «Донбасс», в старом довоенном исполнении. Там и вправду был комиссионный, и назывался, помню, он «Виола». Есть еще такой ансамбль, у нас, в Донецке, но я не про ансамбль – про магазин.
Так вот, звонит мне, значит, Петя, вдохновенный. День был хороший, многообещающий… Правда, я не знал еще, чего… Чего он, в смысле, обещает, этот день. И опять, на всякий случай:
– Денег нет!
– Вот, заладил: денег нет! А мне не надо! Я уже купил! Но на кровать я выложился полностью. И до дома не хватает, понимаешь… – А проживал он то ли на Буденновке, то ли вообще в своем Мандрыкино, в общем, однозначно черт-те где. А «Донбасс», гостиница которая, – от меня совсем недалеко. И Петя просит… Нет, совсем не денег, а:
– А можно, чтобы?.. Моя кровать переночует у тебя? А завтра утром на рассвете я за ней заеду и самовывозом я сам ее и вывезу с утра?
Мне даже показалось: Петя выпил. Как всегда. А здесь еще на радостях. И так витиевато изъясняется.
Я говорю:
– Петь, – я говорю: – Ну что ты, Петь?! Ну, с комиссионки! – говорю. Брезгливый я. Мне еще его кровать не улыбалась! И такие нехорошие предчувствия! Тут и бабка просекла:
– Еще чего! Ни за что и никогда! Вот так! Нам ни к чему чужие тараканы!
Мама уточнила:
– И клопы!
Бабка:
– Во! И, разумеется, клопы! – и брезгливо так: – Комиссионка! Через мой труп ему у нас кровать!
– Слава, только ты, ты настоящий! – в смысле друг, взмолился Петя.
Но я в трубку лишь руками развожу.
Тут Петя в голове своей решился:
– А ну-ка дай-ка трубку своей бабушке! – и что-то произнес, как заклинание. Вижу – та меняется в лице:
– Ой, ну что же вы молчали?! – на Сурепку. – Ой, ну тогда ж совсем другое дело! – раскраснелась. – Это ж надо! – потрясенная, и нам: – Господи! Оказывается! Этот Петя зять, вы представляете?! Самого профессора Куперника! О, Куперник! – и уже к Сурепке, снисходя к его кровати секонд-хенд: – Пусть тогда у нас переночует! – и тут же спохватилась: – Но только на одну! – чтоб только ночь. – Ох же, Слава, что же ты молчал?! – и снова Пете, так учтиво: – Ждем вас видеть!..