А было так. У одной старушки из нашей синагоги умер муж. Счастья в том, конечно, очень мало. Скажу вам больше: безутешная вдова! А имя Роза. Она так кричала, что боялись: не дай бог, побудит всех на кладбище… Бедняжка! Думали: она… Хотела броситься за ним в могилу, наконец. Такая преданность! Но ее смогли отговорить…

Прошла неделя, может быть, дней десять, – и вот вчера иду я по базару, вижу: Роза. Идет и вся такая молчаливая. Еще бы! И так мне стало жалко эту Розу! Но подойти ей выразить сочувствие – это еще хуже, чем не выразить. Сказать ей: ах, как жалко, умер муж! – она же в курсе. Только растревожу. Но мы же люди, и сказать ей что-то нужно, ободряющее. Думаю, скажу иносказательно. И, поверьте, с лучшими намерениями:

– Роза, ну какая вы хорошая!

Другая бы… А эта… Она схватила меня за руку – не вырваться – и, искажая в крике рот, на весь базар:

– Сашэ, Сашэ! – выворачивая губы наизнанку.

Мама, я ж ей ничего такого, я ж как лучше! Зачем хватать?! И что еще за «Сашэ»?! Если я с рожденья буду «Славэ»…

Согласитесь, эмоционально можно тронуться.

Тут откуда ни возьмись – точней, из очереди (а базар же оживленный, всюду люди), – плюгавый старичок, тот самый «Сашэ». Он подумал: Розу, может, грабят. Может, я карманник или кто – и она, вот молодец, меня словила, уцепилась за меня. Уцепилась, держит и кричит. И он кидается на помощь этой Розе…

Подскочил и… И для подстраховки он тоже хвать меня за руку, за другую. Стало больно. Люди начинают озираться, останавливаться. А меня ж в Донецке знают многие. Кто увидит – это же позор! А я вообще не понимаю ничего.

И вдруг мне эта Роза так смущенно:

– Ви не могли… – и едва ли не с мольбой. – Ви не могли бы повторить сначала?

Я не понял:

– Что?

– Ну, это, «Роза»…

Ах, вон оно! Чтоб я – в его присутствии! Я вздохнул – и:

– Роза, вы хорошая…

Она ему:

– Ты слышал?!

Слышал он. До него дошло. Он улыбнулся. И они меня мгновенно отпустили, безутешная вдова и этот «Сашэ». Молодым уже не до меня. Он взял ее под ручку – и вперед. И они в базаре растворились.

Я свободен! И, казалось, радуйся.

Но слезы – почему?

А Розу жалко…

Жил – не тужил. На€ тебе!

Эта история мне не дает покоя столько лет! Я знаю: чтоб забыть – мне нужно высказаться. Я вам выскажусь, но чтоб забыть? Не знаю…

Кен Рассел, Дерек Джармен, Изабель Юппер, Макс фон Зюдов, братья Каурисмяки – это звезды. Кто знал?

…А сам я донецкий. И только черт догадал меня с моим умом и талантом соваться в Россию. «В Москву! В Москву!» – кричали три сестры. У меня же было все иначе.

Как я летом 91-го оказался на XVII Международном кинофестивале – это комедия. Меня туда, естественно, не звали. У них, как говорится, даже в мыслях…

По разнарядке в список гостей из Донецка (из пяти человек) входила она. Она бы, разумеется, входила. Если бы могла. А так…

Киноведка и так далее – Ирина Львовна Шафирштейн. За день до отъезда, общительная через край, она – себе в удовольствие – устроила пышные проводы.

Большой знаток искусства, и причем с уклоном в украинское, далекая от предрассудков, она стала исполнять гопак прилюдно. И, конечно, на ура.

Как вдруг – на гопаке – она споткнулась и: ах! – нога!

Нет, разумеется, хотя и Шафирштейн, теорией украинской культуры она владела в совершенстве. Но практика – не на словах, – она взяла верх. Эта практика ее и доконала.

Рухнув – вниз – не на ту, как оказалось, ногу, доктор украиноведческих наук, она с болью констатировала вывих. Каково же было ее удивление, когда тут же прибывшая врач ей доложила об обратном: «Я скажу вам как доктору доктор – это не вывих…» – «Так и замечательно!» – «Это… В общем, так… Ирина Львовна… Не скрою, вы сломали себе ногу, и вы ее сломали хорошо».

Каково – иметь на радостях закрытый перелом?!

Тогда еще столицей нашей Родины Шафирштейн бредила и, превозмогая боль, у докторши Москву выторговывала, как могла: «А если перелом закрытый, так никто и не узнает!» Однако: «Достаточно, – парировала та, – чтоб об этом знали вы, и не морочьте…»

И вот в такой переломный момент лежащая на вытяжке больная Шафирштейн принимает историческое решение. Таким тронутым я не был никогда. Мне передали, и, сколько буду жить, этих лестных слов я не забуду: «Лучше чем не поедет никто, так уж лучше пусть отправится Верховский».

Приведенный к изголовью, я польщен был просто бесконечно: «За доверие спасибо, постараюсь оправдать!»

Вот так произошла замена, и к донецкой делегации присовокупили меня…

Кто-то в столицу въезжает на белом коне. Я же въехал – это просто чудо! – на сломанной ноге искусствоведки из Донецка Шафирштейн.