Шрифт:
Переплывал я Северский Донец. За мною увязалась одна дама. Ну и пусть. В панамке и очках. Поплыли рядом, стали разговаривать. Уже потом, мои знакомые – о даме:
– Сразу видно, дамочка из бойких!
Я за даму тут же вступился:
– Ну не могла она без жестов! Утонула бы…
Метаморфоза! По мере удаленья от реки в глубь леса все лягушки превращались в певчих птиц, я слышал сам!
От хозяйки я услышал неожиданное:
– Армагеддон… Он наступит не сразу: нас еще заставят после себя убирать, вот увидите!
Я на нее взглянул уже по-новому.
Кому ни расскажу – им подавай подробности:
– Ладно, Брусино. Ну, речка. Ну, леса. А что там за места? Там говорят на русском? Украинском?
– Русских, – отвечаю, – там немного.
– А кто же там?
Опять я не скрываю:
– Лоси, кабаны, косули, зайцы…
Где деревня Старый Караван? Хозяйка мне:
– Это так близко, что даже если стоять на месте и никуда не уходить – к вечеру вы сможете добраться!..
В Брусино нет церкви до сих пор. Как же так? Везде! А здесь такое…
Объясняют, по возможности, доходчиво: сейчас же церковь – это стало модно. А мода в этом деле богохульство…
Мне говорят:
– Сходи, не пожалеешь. И от Брусино идти не больше часа. Ты такой деревни не встречал!
Пошел навстречу. Нужно ж знать окрестности.
Что за деревня, я так и не понял: указатель сдан в металлолом.
Всего две улицы.
Подступаюсь к одному:
– Вы здесь живете?
– Я и родился здесь. А как зовут деревню… – в затылке почесал: – Вот интересно!
– Ну!
– Подковы гну! Сколько здесь живу, а не задумывался…
Я и сам не меньше поражен.
Иду к другому:
– Как деревня называется?
Отвечает с ходу:
– Красный Пахарь.
Слава богу!
Слава богу, если бы не третий:
– Ты что, сдурел?! – бросает земляку. – Не Красный Пахарь – Красный Пекарь, ты сдурел!
Я еле их разнял…
Так я и не знаю до сих пор: он Красный кто?
Но действительно, сходил, не пожалел.
Удивительно, но брусинские женщины… Создается впечатление: глухие. У одной спросил:
– Который час?
Оглянувшись, отвечала:
– Ну не здесь же!..
В Брусино я собирал бутылки и сдавал. Нагибаться мне полезно – это раз. К тому же здесь меня никто не знает. Собрал, чтоб не соврать, на гривен тридцать.
Теперь не знаю, как мне быть в Донецке? Глаз-то у меня уже наметан…
Брусино, август, окраина. Покосившийся домик. В саду пара яблонь, одичавших. Когда я мимо ни пройду, он сидит на лавочке и курит. Он хозяин! Еще молод. Отдыхает. Как-то не сдержался я, подсел:
– Слава!
– Коля!
– А кем ты работаешь, Коля?
– Я, – с гордостью, – выращиваю яблоки!
Я сразу догадался: он их зреет!..
Не писал стихов я никогда, а тут прорвало:
Такой закат, но нет фотоаппарата!
Хоть щелкну пальцами! Всё, снято!
Кстати, летом отмечалась вспышка мух. Но в Брусино они не залетали. Кто-то спутывал им карты, отклонял их траектории…
А взять собак.
Они здесь лаяли застенчиво, смущенно. Мол, понимаем, ночь, нельзя. Но сорвалось. Мол, что с нас взять, собаки как-никак.
И снова тихо…
Баллады
Я услышал: снова препираются. А потом такая фраза, гениальная:
– Извини, дорогой, уже поздно меня не любить!
Была одна чашка. Одна на всю семью. И с чашками в семье была напряженка. А потом эта – их единственная чашка – разбилась. И каждый пил из своего черепка. И было счастье.