– Что? – не веря своим ушам, робко переспросила Валентина, однако Надежда уже взяла с ее колен старенькую сумку – турецкую, ей сто лет в обед будет, «позолота» на замках давно облезла, ручка изолентой обмотана, – бесцеремонно открыла ее, брезгливо покопалась там и вытащила двумя пальчиками паспорт. Подала Руслану, который уже вкрадчиво бормотал что-то в трубку мобильника, и Валентина услышала:

– Записывай серию и номер. XVII-ТН, номер 567879, Абдрашитова Валентина Алексеевна. Ну, приветик, пока.

Он сунул трубку в карман, передал паспорт Надежде, та вложила его в сумку, снова поставила ее на колени хозяйки, – и только тут до Валентины наконец доехало:

– Как? Что происходит? Зачем мне билет? Поезд через сорок минут, значит, мы не успеем даже поговорить!

– Поговорить? – со скучающим выражением лица взглянула на нее Надежда. – О чем говорить? Ах да, о моей квартире. О правах ваших детей на нее. Да ну, бросьте. Какие могут быть права? К тому же Алим не раз публично выражал сомнение в том, что это его дети. Он вас, собственно, и бросил в свое время из-за того, что надоело кормить чужих сыновей.

Все это было такой несусветной чушью, звучало так глупо и неожиданно, что Валентина только и смогла пробормотать:

– Что?! – но ответа не получила, потому что автомобиль остановился.

Руслан вышел, открыл дверцу, подал руку Надежде, потом, обежав «Мерседес» с другой стороны, – Валентине.

Она машинально выбралась наружу, совершенно не в силах осмыслить происходящее. В памяти, подобно световым ударам стробоскопа, вспыхивала картинка: вот она подходит к окну своей пятой палаты в роддоме с Никиткой на руках – младенчиков только что принесли кормить, – а под окошком топчутся Алим с Сашкой. Отец привел сына поглядеть на новенького младшего братишку. Тогда была весна, но слякотная, студеная. Когда Сашка увидел маленький тугой сверточек с чернявой головой (Никита вообще очень похож на Алима, родился с такими же пронзительными черными глазами и густыми черными волосиками), у него ноги разъехались, и он свалился в лужу. Заревел – Валентина не слышала его плача, но она видела открытый в крике рот, зажмуренные глаза, и тут вдруг Никитка невесть с чего сморщился, раззявил свой крошечный беззубый ротишко и начал вякать, как бы жалея брата…

Они с Алимом тогда смотрели друг на друга, не зная, то ли им смеяться, то ли плакать самим, их разделяло двойное стекло, но никогда Валентина так остро не чувствовала, что они – одно целое, одна семья, что муж любит, бесконечно любит и ее, и мальчишек…

А тут вдруг – не его дети! Чужие сыновья! Как можно сказать такое? Как она посмела такое сказать?!

Ярость заставила ее осмелеть, она резко повернулась к Надежде, готовясь тоже выдать ей нечто издевательское, оскорбительное, – и наткнулась всем лицом на выброшенный вперед кулак Руслана.

– Ох, до чего же мне нравится эта песня!

Родион нервно дернулся и стукнулся головой о противовес большой лампы, нависшей над хирургическим столом, на котором, привязанная к особому, деревянному, крашенному в белый цвет и, судя по всему, самодельному корытцу-держателю, лежала красивая трехцветная кошечка и крепко спала, не ведая, что собравшиеся вокруг люди, разрезав ей животик, навсегда лишают ее надежды иметь потомство.

Дергался Родион, впрочем, не в порыве благородного негодования. Просто за последние пятнадцать минут песенка про Элис исполнялась по «Радио «Рандеву» уже в третий раз, и каждый раз хорошенькая пухленькая брюнетка, хозяйка спящей кошки Дуси, нервически вскрикивала:

– Ох, до чего же мне нравится эта песня!

И Родион от ее вопля каждый раз вздрагивал и ударялся головой о противовес большой лампы.

Одна только Ольга Михайловна не отвлекалась, работала, изредка бросала ассистенту:

– Ниточки. Скальпель. Вату… еще вату. Пенициллин… – И продолжала работать.

Следует уточнить, что Родион к этому времени избавился-таки от красотки Ники, вручив ее хозяевам, и униженно напросился присутствовать при операции. Ольга Михайловна позволила это с явной неохотой, но спасибо, что хоть позволила вообще! Правда, не удержалась от ехидства:

– В обморок при виде крови не рухнете? А то мужчины – известные слабаки на это дело.

– Ольга Михайловна, – обиженно уставился на нее Валерий Александрович, – ну разве я, скажем, слабак?!

– Вы не мужчина, вы мой коллега, – сухо ответила Ольга Михайловна и больше уже не отвлекалась от работы.

Родион подметил, что отреагировал Валерий Александрович на это безапелляционное утверждение довольно странно: с явной обидой выпятил губы и опустил глаза, как-то откровенно сникнув. Тут что-то было, и Родион в который раз подумал, что взаимоотношения людей не только шиты белыми нитками и прочными стежками общепринятых слов, поступков и предсказуемых эмоций, но и пронизаны тайными стежочками, тончайшими, незаметными, шелковыми ниточками намеков, недомолвок и предчувствий. Надо только смотреть в оба глаза и слушать в оба уха, надо больше доверять своей интуиции, и тогда многое можно узнать об этой женщине, которая при всей своей внешней простоте и обыкновенности казалась Родиону загадочнее сфинкса. Уж больно сдержанна она была, сдержанна и отстраненна от всего, даже от дела, которым занималась. Не передать, как его манила эта сдержанность, эта невозмутимость, этот задумчивый, словно невидящий взор! «О чем она там думает, когда вот так тихонько вздыхает, когда вот так быстро то опускает, то поднимает ресницы? Только о работе? Нет, не только, не только! Как бы узнать? Все бы отдал для того, чтобы узнать!»