— Может, я люблю трудности.

— Да?

— Мне что, схему вам начертить?

Рик подавил желание разозлиться: Рено не виноват, что любопытствует. Черт побери, да он и сам бы любопытствовал, если бы не знал ответ.

— Я хотел, чтобы меня убили. — Рик пожал плечами. — Не получилось.

— Это вообще-то ничего не объясняет, — сказал Рено.

— Ладно, — сказал Рик. — Скажем так: когда-то давно я сделал кое-что такое, чем не горжусь. Я сделал ошибку — черт побери, целую кучу ошибок — и не успел я понять, на что налетел, толпа людей, которых я любил, были мертвы, и все по моей вине. Я лишился всего. И до сих пор расплачиваюсь.

Оба минуту помолчали. Обоим нелегко давались признания.

— Что еще вас беспокоит? — вдруг спросил Рик. — Вы мнетесь, как кошка на горячей плите. Только не говорите, что вас покинуло мужество.

Рено опустился в кресло напротив Рика.

— Даже не знаю, как сказать… — начал он.

Рик поднял глаза. Так непохоже на Рено — говорить без насмешки.

— Лучше по-английски. Вы знаете, как ужасен мой французский.

— Я серьезно, Рики, — сказал Рено. — У нас во Франции есть выражение: Albion perfide.Вероломный Альбион. Предательская Англия.

— Наверное, надо было вам остаться в Касабланке, — заметил Рик.

Рено поднялся и выпрямился во весь рост. Небольшой рост, но не беда.

— Я говорю о том, — сердито сказал он, — что вся эта операция отчего-то воняет до небес. Я кое-что понимаю в подставах…

— Я тоже, — напомнил ему Рик.

— …и чую их за версту. На что британцам сдался Рейнхард Гейдрих? Зачем они так стараются убить одного незаметного фашиста, когда есть фашисты и поизвестнее, чьи смерти гораздо быстрее приблизят конец войны? Зачем финансируют Виктора Ласло и его подручных? Почему не хотят оставить свои отпечатки на ноже?

— Сдаюсь, — сказал Рик.

— Потому что им это нужно, очень нужно. — Рено закурил. — Когда мы говорили с майором Майлзом, я спросил о репрессиях. Он от моих сомнений отмахнулся. Но подумайте: что, если именно этого они и хотят? Да британцам наплевать на Рейнхарда Гейдриха. Вы слыхали, как Ламли сетовал, какие чехи бесхребетные, а? — Голос Рено упал почти до шепота. — Ну, так что, если вся эта затея только для того, чтобы спровоцировать зверства и снова заставить чехов драться? Англичанам такое не впервой. Вспомните Норвегию.

— А что Норвегия? — спросил Рик; в нем проснулось любопытство.

Капитан пустился в объяснения:

— Когда англичане минировали гавани в Нарвике в апреле 1940-го, они не пытались предотвратитьнемецкое вторжение в Норвегию. Они хотели его вызвать,потому что сами собирались оккупировать Норвегию и перерезать поставки железной руды в Германию по железной дороге Кируна–Нарвик. Но беда в том, что немцы их перехитрили, высадились, пока английские корабли шли домой, ожидая ответа Германии. Один раз англичан застали со спущенными штанами; второго раза им совсем не хочется.

— Слабо верится, — пробормотал Рик.

— Слабо верится, потому что они того и хотят. Пропаганда, мой дорогой мальчик, — вот как это называется. Англичане такие же честные, как ваша рулетка.

— Раньше вы не жаловались на мою рулетку. Ну, тогда почему едете вы?

— Вернуть достоинство, которого, я думал, лишился навсегда, — мрачно сказал Рено и сел.

— Достоинство? — изумился Рик. — Вот те на, Луи. По-моему, прежде я ни разу не слышал от вас этого слова.

— Однажды могли, — сказал Рено.

— Я смотрю, для всего приходит второй раз, — сказал Рик, прикуривая новую сигарету. Вслепую он пошарил левой рукой в поисках стакана, который обычно стоял подле, затем вспомнил, почему стакана там больше нет. Из-за нее. — Хотите мне рассказать?

— Не больше, чем вы хотели рассказать мне, — откликнулся Рено. — Хотя, говорят, признание облегчает душу.

— Не знал о таком, — сказал Рик. — Но пусть это вас не остановит.

— Ну и отлично, — сказал Рено и поведал свою историю.

В 1926-м Луи Рено покинул дом в Лилле и отправился в Париж искать счастья. Двадцати шести лет, остроумный, образованный, общительный и куда изящнее, чем его родной бурый и закопченный промышленный город. Рено справедливо находил Лилль слишком маленьким для достойного развития и выражения своих талантов. Ему ничуть не хотелось идти по стопам отца и делать деньги на кружевной мануфактуре, но отцовские деньги — помощь на короткое путешествие в Париж и открытие там небольшого дела — он с радостью принял.