Типичный Уинчелл, подумал Рик: не учел Эйби Коэна и громилу в Бронксе. Рик выбросил газету: дальше читать ни к чему.

— На чье имя бронируются билеты? — спросил клерк в пароходной компании.

Рик на секунду задумался. Если композитор Исидор Бэлин переделался в Ирвинга Берлина, почему Рику нельзя? В его паспорте значилось имя «Рик», поменять местами две буквы в фамилии и поставить лишнюю закорючку — не фокус.

— Первый на имя Сэмюэля Уотерса, — ответил он. — Второй на Ричарда Блэйна. Да, я заплачу наличными.

Глава тридцать четвертая

Вечером 26 мая в резиденции имперского протектора в замке будет блестящий кутеж. Бал в честь новых успехов вермахта в Советском Союзе. Прошло чуть меньше года, а немецкие армии уже задавили русских по всему фронту шириной в тысячу миль, вышли к воротам Москвы и Ленинграда и готовятся сокрушить Красную Армию раз и навсегда. Война очень скоро закончится, и тогда, обеспечив себе лебенсраум [147]немцы переключат все внимание на настоящего врага — западные демократии.

Ильза была ослепительна. Волосы рассыпались по голым плечам, на шее роскошный алмазный кулон, который Гейдрих вручил ей специально к этому случаю. Платье до щиколоток, с дерзким разрезом на спине, густо-багряное.

— Но ваш цвет, конечно, голубой, дорогая моя, — сказал Гейдрих, приветствуя Ильзу.

— О нет, не голубой, — запротестовала она. — Только не голубой.

Гейдрих рассмеялся:

— Отчего же? Голубой — это цвет ваших глаз, цвет баварских небес, цвет севера, цвет ариев. Кроме того, — добавил он, — это цвет и моих глаз.

Он придвинулся так близко, что Ильза чувствовала на плече его дыхание.

Гейдрих принял ее дрожь за желание.

— Да, моя дорогая, — сказал он. — Я тоже этого хочу.

Он провел ладонями по ее голой спине. Какая восхитительная кожа; она полностью очаровала его, и за такое короткое время. А эта плоть, которую он еще не познал — но намерен скоро, очень скоро познать!

— Прошу вас, Рейнхард, — сказала Ильза, грациозно уворачиваясь. — Вы ведь хотите, чтобы я хорошо выглядела?

— Конечно, хочу, — сказал он, по-военному отступая на шаг, чтобы ею полюбоваться.

Какая изумительная женщина! Арийская доктрина считает славян недочеловеками,это верно, однако из каждого правила бывают исключения, и Тамара Туманова — несомненно, исключение. Опять же, с таким именем она, по сути, и не славянка, но аристократка. Право, она вполне может приходиться родней самому кайзеру Вильгельму Второму. Вглядевшись пристальнее, Гейдрих убедился, что его догадка верна. Рейнхард Гейдрих гордился своей способностью всегда узнавать представителей расы господ, из какой бы страны они ни были родом.

Тамара — не такая, как другие женщины. Тех он брал без удовольствия и без трудностей, ибо они не могли отказать. Они боялись его и думали, что, если будут противиться, их ждут жесточайшие ужасы. Он-то полагал, что бесконечный поток женщин, готовых на все, станет высшим наслаждением, но как быстро оно обратилось в золу и черепки. Будто дерешься с противником, который не отвечает на удары, сдается так быстро, что не успеваешь насладиться его поражением, пытается целовать твою руку, когда она еще занесена для удара. Крадет у тебя удовольствие одолеть его. Для таких людей, мужчин или женщин, у имперского протектора Богемии и Моравии находилось только горькое презрение. Это не люди. Это животные, и они не заслуживают человеческого обращения.

Но Тамара сопротивлялась. Не похоже, что она боится его. Большинство женщин отдавались ему из-за той силы, что стояла за ним, а не ради его самого. Но возможно, с этой женщиной, подумал он, все будет иначе.

Дабы не слишком увлекаться красотой фройляйн Тумановой, Гейдрих напомнил себе, что идет война с русскими и после победы Тамара Туманова, вероятно, должна будет разделить участь своего народа. Жаль, но ничего не поделать. Кроме того, немцам велено исключить слово «жалость» из лексикона. Болезненное, западное, еврейское слово. Безжалостность будет отличительным знаком нового мирового порядка, чтобы мир не вздумал недооценивать своего покорителя.

— Видите башню, вон там? — спросил Гейдрих, указывая в окно на замковый двор. — Раньше это был застенок; быть может, нам еще придется его там устроить. Она зовется башня Далибора, в честь самого знаменитого узника; его приговорили к смерти, и он просидел в башне много месяцев, пока решалась его участь. Этот Далибор находил утешение, каждый день часами играя на скрипке, и игра его была так необыкновенно прекрасна — во всяком случае, так гласит легенда, эти славяне ужасно сентиментальны, — что люди приходили со всего города, чтобы услышать ее. В день его казни тысячи людей, обливаясь слезами, пришли посмотреть, как он умрет.