— Ты проскочил, — она впервые заговорила после того, как мы уехали из Равенвуда.

— Знаю.

— Ты считаешь моего дядю сумасшедшим, как все остальные. Просто произнеси это. Старик Равенвуд, — её голос был переполнен горечью. — Мне пора домой.

Промолчав в ответ, я обогнул памятник Генералу; потускневшая газонная трава окружала единственную достопримечательность Гатлина, которую заносили в путеводители — статую генерала Гражданской войны Джубала Андерсона Эрли. Он, как и всегда, стоял на своём месте, и это внезапно показалось мне нелогичным. Всё изменилось, и продолжало изменяться. Я стал другим, переживая, ощущая и делая то, что всего неделю назад представлялось бы мне невозможным. Казалось, что и Генерал должен был измениться.

Я свернул на улицу Дав и остановил катафалк возле бордюра прямо под указателем, который приветствовал всех гостей Гатлина — «родины уникальных исторических южных плантаций и самого вкусного пирога на пахте». Не знаю, как там насчёт пирога, но остальное было правдой.

— Что ты делаешь?

Я заглушил мотор.

— Надо поговорить.

— Не занимаюсь этим в машине, — она пошутила, но в голосе слышалось оцепенение.

— Рассказывай.

— Что именно?

— Издеваешься? — я старался не сорваться на крик.

Она потянула за одну из подвесок своего ожерелья — металлическое колечко от банки из-под содовой, и начала крутить его в руке.

— Что ты хочешь услышать?

— Как насчет объяснения всего того, что там произошло?

Она отвернулась к окну, глядя в темноту.

— Он разозлился. Иногда он выходит из себя.

— Выходит из себя, значит? Под этим ты подразумеваешь швыряние в воздух предметов, не прикасаясь к ним, и зажигание свечей силой мысли?

— Итан, прости, — ее голос был едва слышен.

Мне же приходилось контролировать громкость своего. Чем больше она избегала моих вопросов, тем больше меня бесила:

— Не нужны мне твои извинения. Скажи, что происходит.

— С кем?

— С дядей твоим и его жутким домом, который он каким-то неведомым образом умудрился отремонтировать до неузнаваемости всего за несколько дней. С едой, которая появляется и исчезает сама собой. Со всеми этими разговорами о границах и необходимости твоей защиты. Выбирай любое.

Она покачала головой.

— Я не могу об этом говорить. Да и ты бы все равно не понял.

— А ты рискни.

— Моя семья отличается от других. Поверь мне, с этим ты не справишься.

— Это в каком это смысле?

— Посмотри правде в глаза, Итан. Ты говоришь, ты не такой как все, хотя на самом деле такой же. Ты хочешь, чтобы я отличалась от них, только отличалась на чуточку, а не была совершенно другой.

— Знаешь что? Ты такая же сумасшедшая как твой дядя.

— Заявляешься ко мне домой без приглашения, а теперь сам злишься оттого, что тебе не по вкусу то, что ты увидел!

Я не ответил. В моих мыслях была такая же кромешная тьма, как и за окнами автомобиля.

— Ты злишься, потому что тебе страшно. Все вы боитесь. В глубине души, вы все одинаковые, — теперь она говорила устало, словно уже сдалась.

— Нет, — я повернулся к ней. — Это ты боишься.

Она горько усмехнулась:

— Ну да, конечно. Ты и представить себе не можешь того, чего я на самом деле боюсь.

— Ты боишься довериться мне.

Она промолчала.

— Ты боишься сблизиться с человеком даже настолько, чтобы просто замечать есть он в школе или нет.

Она нарисовала на затуманенном окне кривую линию вроде зигзага.

— Ты боишься остаться здесь и посмотреть, что будет.

Теперь зигзаг стал похож на молнию.

— Ты точно не с этой планеты. Ты права. И ты отличаешься от других куда больше, чем на чуточку.

Она продолжала смотреть в окно, в никуда, потому что там до сих было черным-черно. Но я видел её. И все понимал.

— Ты невероятно, абсолютно, до чёртиков сверхъестественно отличаешься от всех, кого я знаю, — я едва прикоснулся к ней кончиками пальцев, как меня опять прошибло электрическим током. — Знаю, потому что где-то в глубине души я такой же. Так скажи мне. Пожалуйста. Чем отличаешься?

— Не хочу говорить тебе.

Слеза скатилась по её щеке, и я поймал её пальцем.

— Почему?

— Потому что это, возможно, мой последний шанс быть нормальной, пусть и в Гатлине. Потому что ты мой единственный друг здесь. Потому что, если скажу, ты не поверишь. А что ещё хуже — поверишь, — открыв глаза, она повернулась ко мне. — В любом случае, ты больше никогда не захочешь со мной общаться.

В окно машины постучали, и от неожиданности мы подпрыгнули. Сквозь запотевшее стекло мелькнул свет фонарика. Ругаясь сквозь зубы, я протянул руку и открыл окно.