– Ах, Лизавета Карловна, а что это у вас височки такие красные, что это на них за пятна такие? Не ожоги ли от тех самых щипцов, которых ваши локоны не ведают-с? Да у нас лоза, из которой корзины девки плетут, и то кудреватей ваших кудрей!

– А у нас... а у нас... а у нас... А у нас папенькина трость и то кудреватей, чем ваши локоны!

– Что ж, ваш папенька на кривую палку опирается? Ну, ежели они кривобокие, тогда понятно, а еще мне понятно, в кого вы, Лизавета Карловна, такие кривобокие да колченогие уродились!

– Я кривобокая? Я колченогая? Да вы, Катерина Игнатьевна, можете на мои ноги полюбоваться! Стройнее не найти! Глядите, вот!

– Отчего же не найти, Лизавета Карловна? И искать не придется, довольно на мои ножки полюбоваться! Поглядите-ка!

– Выше юбки, барышни! Еще выше! – раздался мужской голос, и Анюта с Наденькой Самсоновой, стоявшие посреди сцены, замерли.

– Ну, может быть, на репетиции и не обязательно заголяться-то? Мужчины смотрят, – подала голос Мальфузия, сидевшая на первом кресле и с обожанием смотревшая на Анюту, то есть на Варю. Жизнь наполнилась новым смыслом с того дня, как дорогой Блофрант привел в театр эту девушку! Она рождена для сцены! Какова она в роли Катеньки! После ее появления Надька Самсонова совершенно переменилась к Аксюткиным. Притихла, присмирела, вспомнила свое место! Чувствует, что ее время – время ведущей актрисы N-ской труппы – уходит безвозвратно. Переигрывает ее Варенька, по всем статьям переигрывает. В «Оливии и Помпилии» обставила – и в «Красавицах-дурнушках» обставит так же легко.

– Да уж, в самом деле, юбки задирать – дело нехитрое! – неожиданно согласился директор, который сам ставил новый спектакль и сам проводил первую репетицию. По случаю премьеры их решено было устроить даже не одну, а целых две! – Главное, чтобы было, что именно задирать. Напоминаю девицам Самсоновой и Нечаевой, что нам с господином сочинителем... – Он махнул рукой в сторону тщедушного мужчины, сидевшего в сторонке: это был автор «Красавиц-дурнушек», местный беллетрист Шашин, успешно подвизавшийся также на ниве драматургической. Баснословные Оливия и Помпилия также принадлежали к числу его духовных детищ. Однако «Красавицы-дурнушки» получились куда более живыми и смешными, написаны они были ярким, веселым языком, и Шашин лелеял мечты после премьеры в местном театре явить свое сочинение на суд столичных театральных директоров. – Напоминаю, стало быть, что нам с господином Шашиным надобно заранее знать, какого именно цвета будут ваши туалеты, чтобы вписать в текст соответствующие реплики относительно фасона и цвета ваших платьев и прочих мелочей. Кто-нибудь из вас, госпожи актрисы, уже готов ответить на наши вопросы? Девица Самсонова? Девица Нечаева?

Названные опустили глаза и покачали головами.

Среди актеров, сидевших там и сям в зрительном зале, прошел шепоток – злорадный или сочувственный в зависимости от того, кто как относился к обеим девицам.

– Сударыни, вы не цените моей доброты, – покачал головой директор, и его лицо покраснело от негодования. – Другой режиссер на моем месте давно и сурово предписал бы вам желательный фасон и ассортимент ваших нарядов и потребовал бы неукоснительного исполнения своих распоряжений. Я же либеральничаю с вами, как... – Он поискал должное сравнение, не нашел, а оттого рассердился еще пуще. – Словом, чтобы через десять дней все ваши тряпки были готовы!

– Это совершенно невозможно! – вскричала Наденька Самсонова и даже ножкой топнула возмущенно. – Даже если мы с Нечаевой сию же минуту помчимся по мануфактурным лавкам, а еще через пять минут предстанем перед портнихою с готовыми фасонами одежды, перед сапожниками – с рисунком ботинок, а перед шляпниками и перчаточниками – с описанием потребных моделей, и то невозможно будет успеть изготовить за пять-то дней. А ведь ни у меня, ни у нее, насколько я понимаю, нет еще даже денег на покупку и заказ всего необходимого!

– И что же прикажете делать мне? – саркастически воскликнул директор. – Может быть, хотите посоветовать, чтобы я отправился на паперть – собрать милостыню, которую затем поделю между вами, Надежда Павловна, и вами, Варвара Никитична? Или провел бы подписку меж именитых горожан в вашу пользу, девицы? Еще не хватало, чтобы я в мои года учил юных красавиц вытрясать деньги из мужчин!

– Вы что, желаете, чтобы мы вели себя как продажные женщины и этим скомпрометировали ваш театр? – возмутилась Наденька Самсонова. – Никакой подписки нам не надобно и милостыни тоже. Но ежели б директором театра была я, то я бы сняла с актрис эту невыносимую ношу – выполнять ваши причуды. Вполне можно обойтись не новыми, а старыми туалетами. И вообще, театр не разорился бы, закажи он платья нам на казенный кошт!

– Боже мой, – пробормотал Блофрант, наклоняясь к супруге, – что это с нашей маленькой пакостницей Самсоновой? С чего бы это вдруг она стала похожа на человека?

– Неужели не понимаешь? – усмехнулась Мальфузия. – Все дело в том, что у нее нет ни гроша. Никто из ее поклонников не поспешил принести ей в клювике толстенький бумажник, который она могла бы опустошить, вот она теперь и делает хорошую мину при плохой игре. Ах, какая жалость, что и мы бедны, как церковные, вернее сказать, театральные мыши! До чего же кстати сейчас пришлось бы приношение господина Хвощ...

– Ты что? – возмущенно перебил супругу Блофрант, жалея, что проболтался и поведал ей о визите сего господина. – Ты желала бы, чтобы наша Варенька пожертвовала своей девичьей честью ради этого... этого...

– Что ты! – испугалась Мальфузия. – И в мыслях не было! Ты меня не расслышал. Я хотела сказать, до чего же кстати сейчас пришлось бы чудо!

– Чудес не бывает, – печально молвил скептик и реалист Блофрант.

– Бывают, – покачала головой Мальфузия. – Сама встреча твоя с Варенькой – подлинное чудо. Значит, всякое может случиться!