Шрифт:
Пылал и сверкал над омертвевшей степью полдень. Взъерошенный перепел сидел в травах, раскрыв горячий клюв.
Приморенные кони начали спотыкаться.
У степного озерца, в тени онемевших от зноя ясеней, ватага стала на привал.
Наспех похлебали жиденького толокна, пожевали овсяных лепешек и провонявшей лошадиным потом вяленой баранины, – нарезанное тонкими жеребьями мясо вялилось под седлами, – и, выставив охраняльщика, полегли спать.
Степь
травы
марево
стлалась над степью великая тишина, рассекаемая порою лишь клекотом орла.
Спутанные кони, спасаясь от овода, по уши заходили в озеро и, вздыхая, скаля зубы, тянули теплую мутноватую влагу.
Вольно раскинувшись по примятой траве, на разные лады храпели казаки.
Жара мало-помалу свалила. Сквозные светлые тени ясеней легли на дорогу, загустели синеющие дали, дохнуло прохладой.
Снова тронулись пустынной степью.
Путь-дорога, седые ковыли...
Ехали – как плыли – в сумерках. Ехали и потемну, слушая тишину да крики ночных птиц. [26/27]
Во всех звездах горела ночь.
Ехали молча.
И снова поредела ночная мгла, степь залило росою, как дымом.
В лоб потянуло свежим ветром.
Ярмак привстал на стременах и, раздувая на ветер тонкие ноздри горбатого носа, сказал:
– Ну, якар мар, Волга!
И не из одной груди вылилось подобное вздоху могучее слово:
– Волга...
Дремавшие в седлах гулёбщики приободрились, пустили коней рысью и загайкали песню.
Степь
простор
безлюдье...
На курганах посвистывали суслики. В небе маленькие, словно жуки, плавали орлы. Ветер колыхал траву, гнал ковыльную волну.
Впереди показались, выгибая щетинистые хребты, нагорья, ныне они голы, а в былое время стояли в крепких лесах.
– Волга...
По нагорному приглубокому берегу ватажка направилась к устью речки Камышинки.
На луговой стороне в сочной зелени трав сверкали, тронутые легкой рябью, густой синевы озера; зеленым звоном звенел подсыхающий ковыль, и далеко-о-о внизу, как большая веселая жизнь, бежала Волга...
2
Заросшая папоротником тропа вывела Ярмака на поляну, нагретую солнцем, – малиновым духом так и обдало казака. Увидав в чащобе ивовые шалаши и землянку, он закричал:
– Гей, гей, есть ли тут крещена душа?
Из землянки вылез до глаз заросший седым волосом старик. Он был бос, и наготу его еле прикрывало ветхое рубище. Из-под трепещущей руки долго вглядывался в пришельца.
– Али не узнаешь, Мартьян Данилыч, своего выкормыша? – не в силах сдержать радости, кинулся к нему Ярмак и загремел: – Га-га-га-га-га, здоров будь, атаманушка!