– Не ведаю, какой ноне народ пошел, – сказал Мартьян, – а мы, казаки старого корня, бывало, самому богу не кланялись, хошь и верили в бога крепко.

Ярмак потянулся – хруст по костям пошел.

– Ордынцы присмирели, скушно на Дону...

– Вольному воля, бешеному поле.

– Скушно на Дону, а на Волге тесно. По горам сторожи по-расставлены. У Караульного яра, на Пролей-Кашах и выше воеводы, слышно, остроги городят. Сила поразгуляться просится... Уговор держим кверху плыть – за сурскими осетрами, за камскими бобрами.

– Добро удумали...

– Худа не умыслим... Айда-ка, Мартьян Данилыч, с нами! Ты казак видалый. Будешь у нас над атаманами атаман и попом тож... И рыбакам твоим дело найдется. Будем плыть, песни петь и рыбку ловить.

– Хе-хе, братику, упустя время да ногой в стремя?.. Брюхо есть хотело – ел, брюхо пить хотело – пил, сердце кровей жаждало – крови лил, а ноне алчет душа моя покою и молитвы.

– Наказано мне приволочь тебя, – с веселостью в голосе сказал Ярмак. – Не пойдешь охотой – силом уведу.

Старик замахал руками.

– Куда мне, дуплястому пню?.. Плывите, молодые, добывайте зипуны мечом да отвагою, а я помолюсь за веру Христову, за полоняников, томящихся в неволе басурманской, за повольнив, слепнущих в тюрьмах земляных и на дыбе стоном исходящих... [29/30]

– Помехи молитве твоей и в походе чинить не будем, молись во всю голову – бог кругом видит, кругом слышит.

– Любезный Ермолаюшко, зверь под старость – и тот, почуяв смерти приближение, сноровит от шайки отбиться и умереть в одиночестве, а ты меня сызнова на мир волочешь?

– Ну, ты поди-ка еще чарки не прольешь и любого коня объездишь...

3

С понизовья грозил ветер. Стремила Волга к далекому морю бег мутной волны. Пустынны и глухи лежали берега, над песчаными косами курились пески, текли синеющие дали... Крутой ветер буянил на просторе, кипящие волны были похожи на пирующих победителей какой-то несметной орды.

Над Буланом-островом гам и гал и дым многих костров.

Хмельная волна хлестала в берег. Столкнутые с отмели, мотались на волне будары

и насады

, лодки плавные и лодки кладные.

Артельный уставщик Фока Волкорез похаживал по берегу да прикрикивал:

– Соколики, ходи веселее!..

Босые и оборванные бегали по хлюпающим дощаным настилам, грузили кули толокна да гороху, связки вяленого сазана яицкого да свежеловки малосольного сазана астраханского, рыболовную и звероловную снасть, выделанные из цельных свиных шкур чувалы с порохом и свинцом да всякий воинский припас.

На высокой корме двенадцативесельной атамановой каторги взлаивал от нетерпенья Орелко, седой кобель с волчьим зубом. В походах он вырос, в походах успел и состариться. За свою недолгую собачью жизнь побывал в Персии и Турции, лакал воду из Терека, ганивал кабанов в придунайских гирлах, и по всем заволжским аулам не было, кажется, ни одного пса, с которым Орелко не грызся бы.

Дела доделаны, песни допеты, казаки шумной ватагой сошлись к атаманову шатру.

Мартьян, обратившись к востоку, читал напутную молитву.

Ватажники молились в глубоком молчании, задубевшие лица их были суровы.

– Избави нас Исус Христос и царица небесная от огня, меча, потопу, гладу, труса и хвороби...

После всего, по обычаю, роспили стремянную чарку и с шутками да смехом пошли к лодкам. [30/31]