— Не очень, — я повернулась. Максимус сидел на краешке кровати и смотрел на меня сочувственно и строго.

— Понесло тебя на мол, — стал ворчать он.

— Без вашего ворчания помереть хочется, — простонала я.

— Такова твоя судьба, умереть от моего ворчания, — сказал он, подсовывая платок, чтобы утерла слезы.

— Я хочу полежать в зале, — тихо сказала я.

— Мало ли, что ты хочешь. Доктор сказал три дня не вставать, и не ходить, лежать в темном теплом месте… Может тогда ты зацветешь…

— Покроюсь плесенью.

— Ну, я выразился поэтичнее, — пожал плечами Максимус, — я из кожи вон лезу, чтобы ты улыбнулась, а ты чернее тучи.

— Я не хочу сейчас улыбаться, я плохо себя чувствую, и потом мне все еще стыдно перед Мисхорой.

— Она тебя простила, неужели не понятно?! Сколько раз надо тебе это повторить, я повторю, не вопрос. Не думай о ней, с ней все в порядке.

Я вспомнила свой сон и, отвернувшись, горько заплакала.

Максимус погладил меня через одеяло по плечу, я почти ничего не почувствовала.

Дни тянулись медленной скучной чередой. Теперь все окончательно смешалось: кто из нас, чей хозяин, кто о ком заботится, кто кому потакает. На время болезни Максимус установил что-то вроде мира, относился ко мне предупредительно, даже позволял капризничать и баловал, как маленького ребенка.

Он приносил мне еду три раза в день, на завтрак всегда был омлет, потому что Максимус ничего, кроме него готовить не умел. Вдобавок к этому он считал, что если готовить женщине завтрак, то только своими руками. К слову, омлеты я ненавижу. Яйца по утрам, на мой взгляд, одно из худших извращений, которое когда-либо придумал человек. Но я кушала с благодарностью из вежливости, потому что в плане кулинарии Максимус оказался очень ревностным и обидчивым. Я заикнулась как-то, что не люблю омлеты. Максимус почти смертельно на меня обиделся. Весь день я не могла встать и в результате до вечера осталась совсем без еды.

Хозяин продолжал водить к себе женщин, и я радовалась, что наши смежные комнаты звукоизолированы. Неизменно он приходил ко мне за час полтора до того, как лечь спать мы разговаривали обо всем на свете. К моей идее обратиться к профессору Мариендорф хозяин отнесся холодно и упомянул, что Рахиль все же дурно влияет на неокрепшие умы.

Он не прикасался ко мне даже случайно, даже намеком, он старался быть мне и матерью, и другом, и братом, кем угодно, только бы не прикасаться ко мне. А мне не хватало чужого тепла. На четвертый день я так изголодалась по нему, что и хозяйское тепло сошло бы. Но гордость мне не позволяла самой налаживать контакт с Максимусом. Пусть все остается, как есть, так лучше.

На пятый день я взвыла, мне хотелось выйти на улицу, или хотя бы из комнаты, или почитать, да хоть телевизор посмотреть. Я отчаянно соскучилась.

Я встала с кровати, голова легко кружилась, но я вполне смогла выйти из комнаты и дойти до дивана. Там меня затошнило, я села и вдохнула свежего, не комнатного воздуха.

— Ты, что тут делаешь? Тебе лежать положено? — набросился Максимус.

— Покладено, — огрызнулась я, — Я с ума уже схожу. Не могу больше лежать. Я вон отъелась как, жутко смотреть.

— Ничего себе, давно пора, теперь тебя касаться не боязно, теперь не развалишься, — хмыкнул хозяин, — Я тебя подраспустил за эту неделю. Надо будет снова тебе гаечки закрутить, чтобы не расслаблялась.

— Мне волноваться вредно. Я гулять хочу.

— Хм… Гулять… Это можно устроить. Одевайся, только без каблуков, и пойдем гулять.

— Ясное дело, что без каблуков, я босиком-то хожу не очень, — Я стала подниматься, как в дверь постучали.

Максимус на секунду замер и краска ушла с его лица.

— Сделаем вид, что нас тут нет, — прошептал он.

Я перепугалась и села на место.

— Макс, открывай, я знаю, что ты здесь, — густой женский голос, голос той старушки с открытия фестиваля.

— Черт, — Максимус выругался и пошел открывать.

— А почему ты открываешь сам? Эта девочка уже от тебя сбежала? — донеслось из коридора.

— Она больна, так что пока я сам, знаешь ли.

Максимус ввел пожилую даму под руку, на лице его было написано смятение.

— Как ты чувствуешь себя? — ласково спросила старушка, садясь рядом.

— Спасибо, сегодня получше, — ответила я.

— Марго, за чем пожаловала? — жестко спросил Максимус, он снова обладал собой полностью, но никак не мог расслабиться. Он усадил Маргариту ко мне на диван и ушел к противоположной стене скрестил руки на груди, и одной ногой накрыл другую. На фоне светлой стены он стал похож на черный восклицательный знак. В глазах его было что-то зловещее, хозяин был в бешенстве.

— Так-то ты встречаешь свою первую любовь, — усмехнулась старушка. Она была абсолютно в своей тарелке, наслаждалась реакцией Максимуса, любовалась ею, как когда-то хозяин любовался мной.