Я видел в Чандернагоре молодых мужчину и женщину, которые, поженившись двенадцать лет назад, день в день, дали обет целомудрия на двенадцать лет. Духовник, сидя на земле между супругами, которые, как и он, сидели, произнес небольшую речь…

Я украдкой рассматривал невесту, разглядывал жениха.

Ни разу, ни разу в Индии я не видел по-настоящему красивой молодой женщины. Они все быстро продвигаются по дороге, ведущей к старости, и, несмотря на всю скромность, в них чувствуется какая-то обреченность или еще что-то такое. Но этой женщине была открыта какая-то непомерная радость. Что-то чудесное, особая чистота — ни постная, ни аскетическая, какое-то богатство, которое она не выпячивала, но была им переполнена. И жених, что встречается редко, был тоже красив, и что в Бенгалии еще большая редкость, в нем была сердечная скромность и сдержанность. Оба совершенно здоровые, а лет им было — ей около двадцати четырех, ему двадцать пять. Они навсегда останутся у меня пред глазами. Такая трогательная сдержанность. Подумайте, они двенадцать лет вместе, такие молодые, такие… «привлекательные», и любили друг друга, было в этом поразительное счастье, совершенно индийское, которое я так хотел бы испытать.

Кто из нас не читал этих романов, где из-за одного недосказанного слова, из-за того, что кто-то в определенный момент не поднял глаз, два любящих сердца оказались разлучены на многие годы? Девушка хотела сказать «да», хотела улыбнуться… Неизвестно почему она застеснялась, и теперь понадобится три согни страниц, чтобы все уладить. А до чего просто все было сначала, до чего просто…

Для бенгальцев это нормальный ход вещей. Они предпочитают лучше сожалеть об упущенном, чем действовать слишком поспешно. Когда они влюбляются, режиссеру (в бенгальском фильме) [15] ни в какую не удастся заставить их выразить свое чувство. Они не смотрят друг на друга, ни разу не улыбнутся, не подадут никакого знака, ресницы у них не дрогнут, они только становятся еще немножко медлительнее, чем обычно, — и расходятся. Сами понимаете, как им потом нелегко разыскивать милое их сердцу видение. Они никого не расспрашивают. Нет, им куда больше нравится жевать жвачку. Они переполнены, остальное не имеет значения, они теряют вкус к еде и питью, но не делают ничего. Единственного слова было бы достаточно, чтобы предотвратить массу недоразумений. Но нет, они его не произнесут. Они согласны даже страдать, так им нравится ситуация, когда атмосфера сгущается. Им приятнее ощущать грандиозное действие судьбы, чем совершать свои собственные невеликие действия. Они сделают семь вдохов-выдохов, перед тем как заговорить. Они не хотят ничего делать сию же минуту. Если выдерживать определенную дистанцию между собой и действием, между собой и своими поступками, то даже если вы совсем не склонны к колебаниям — вам никогда уже ничего не успеть «вовремя».

Они не способны с определенностью выразить свое «да». То, что они изображают, не назовешь кивком. Легкое покачивание головой, так что подбородок описывает, начав с нижней точки, часть дуги слева — вниз, а потом — направо и вверх. И этот знак означает примерно: «Ооо… ну… вообще говоря, получается, если это действительно так уж нужно, за неимением лучшего, в конце концов!» Спросите у них, согласны ли они принять лакх рупий{57} или действительно ли они принадлежат к касте брахманов. Так вот, они и тут с определенностью не скажут «да». Это будет все то же длинное колеблющееся «да», еще и мечтательное ко всему, извилистое «да», еще не окончательно выделившееся из отрицания.

В Чандернагоре, когда мой повар приносил мне еду, я иногда из вредности разглядывал кушанье с недовольным видом, и он тогда принимался похаживать туда-сюда, неловко и абсолютно бессмысленно, собирать и разбирать тарелки, то отодвинет их, то пододвинет на сантиметр или два ближе друг к дружке. О, это надо было видеть, а потом я, уже почти все съев, замирал с таким же недовольным видом; и тут он снова принимался выискивать, что не так, без конца производя какие-то бессмысленные действия, подвинет солонку вокруг масленки или десертную ложку — вокруг тарелки, или легонько потрет кончик скатерти, а потом другой. Это могло продолжаться минут двадцать. Было видно, как ему от всего этого неловко. Но он ни разу не спросил: «А в чем дело-то? Что не так?» Ни за что. Такие выходки быстро лишили бы жизнь всей ее значительности.

Почему все это наводит меня на мысль о воздушных змеях? Бенгальцы, которые вообще ни во что не играют, запускают воздушных змеев, даже мужчины, которым уже двадцать пять. Надо видеть, как эти взрослые умники стоят на крыше своих домов и разматывают веревочку, глядя в небо на далеких воздушных змеев. Они на полном серьезе развлекаются тем, что норовят порвать веревку соседскому змею, и в воздухе на стометровой высоте разыгрываются сражения, еле различимые для того, кто их затеял, — за этого мечтательного лентяя их исход определят ветер и судьба.

Кто хочет ухватить хорошую кость, на которой еще осталось много мяса, тому стоит подумать о принципе ненасилия.

Ганди только что показал, что этот принцип все еще актуален. Но при этом он — из самых древних.

Сначала был основатель джайнизма (одна из главных религий в Индии), который запрещал любой прием пищи после заката солнца, опасаясь, что какое-нибудь насекомое может свалиться в тарелку, в темноте его по недосмотру проглотят и оно погибнет.

Потом — Будда, образец ненасилия.

Он дает себя съесть проголодавшейся тигрице.

(Эта капелька сентиментального вздора особенно подчеркивается в скульптурных изображениях, где голодные тигры, явившись вслед за тигрицей, смотрят на Будду и степенно ожидают своего куска мяса.)

И где еще найдешь в мире царя, который бы, как Ашока, был потрясен из-за того, что устроил какую-то ничтожную войну,{58} и всю жизнь сокрушался и каялся по этому поводу.

Все их институты несут печать подобных взглядов.

Религия индуизма включает в себя монотеизм, политеизм, пантеизм, анимизм и культ демона. Кто может — поклоняется одному Брахме, но если это невозможно, есть еще Кали и Вишну; если не годятся, есть еще другие. В этой религии есть все, что может человеку понадобиться.

Исключений нет. В храме есть девушки, связь с которыми очищает от любых грехов. Камасутру никто не читает украдкой. Я своими глазами видел в Ориссе и Корнараке на фасадах храмов полдюжины позиций для любовных игр, о которых я до того не имел представления. Эти статуи — на самом виду, на наружных стенах храма; и если какой-нибудь ребенок не поймет, в чем тут дело, он может спросить у взрослых, хотя, как правило, все достаточно ясно.