Шрифт:
Тем не менее китайцы были отличными солдатами и теперь становятся ими снова.
Древний-предревний народ детей, который ни в чем не хочет доходить до сути.
Лжи как таковой в Китае не существует.
Ложь — это плод излишне, по-военному прямолинейного сознания, подобно тому, как понятие «бесстыдство» — изобретение людей, отдалившихся от природы.
Китайцы подстраиваются, торгуются, высчитывают, выменивают.
Они плывут по течению. Крестьянин в Китае верит, что у него три сотни душ. [34]
34
«The Chinese idea of the second self». E. T. S. Werner.
Все, что есть в природе извилистого, для них — как ласка и сладость.
Они считают корень более естественной, «природной» вещью, чем ствол.
Если китайцу попадается большой камень, весь выщербленный и растрескавшийся, он возится с этим камнем, как с родным сыном, нет, родным отцом, и поставит его на возвышении в своем саду.
Если увидите на расстоянии двадцати метров от себя памятник или здание, не думайте, что подойдете к нему за несколько секунд. У них ни одной прямой дорожки, без конца идешь в обход, так что в конце концов можешь вообще сбиться с пути и так никогда и не добраться до места, которое было у вас прямо под носом.
Все это для того, чтобы помешать прогулкам злых духов — они умеют ходить только по прямой, — но есть и главная причина: все прямолинейное вызывает у китайцев дискомфорт и неприятное ощущение искусственности.
Это народ с ослабленной моралью — часто кажется, что она предназначена для детей. [35]
Кроме светской катехизации, касающейся, в основном, правил приличия и норм хорошего, нет, идеального поведения, существует еще власть обычаев. Особая, уникальная система. Если имеешь дело с людьми, обычаи нужно знать хорошо.
35
Поздн. примеч. В самый разгар войны, когда в провинциях бушуют восстания, не кто иной, как сам Чан Кайши издает сборничек полезных предписаний и правил вежливости и этикета… В Китае эта книга явно не будет последней в своем роде.
Это чтобы не потерять лица. [36] Все, от последнего кули до важного сановника, стремятся сохранить лицо, это — прежде всего.
Они со своей ребяческой мудростью тем не менее во многом превосходят другие народы, причем самым неожиданным и потрясающим образом — объясняется это, наверно, способностью китайцев к эффективным действиям (это они придумали джиу-джитсу {82} ).
Учтивость и мягкость у них были объявлены важнейшими качествами еще за восемьсот лет до Конфуция — в «исторических книгах». {83}
36
Поздн. примеч. До сих пор в Китае инакомыслящих, крупных диссидентов, уклонистов, а также прочих «подозрительных личностей» и предателей отправляют не в тюрьму или в ссылку, не казнят, а водят по Пекину или другому городу с табличкой на груди, а на табличке крупными буквами написано: «глупец»; так их оскорбляют, выводят на улицу для публичного осмеяния — потеря лица.
Это первое из их серьезных наказаний.
Кто-то спросит: а что же самокритика? Но может быть, самокритика — всего лишь способ стыдить себя самому, чтобы защититься от чувства стыда, которое вам навязывают другие и которое вытерпеть труднее?
Вот и классические китайские нормы вежливости обязывают в первую очередь принизить себя самому до последней крайности.
Подчиняться мудрости — взвешенной мудрости политиков и лавочников, выверенной и практичной, — так полагалось у китайцев во все времена.
Во все времена китайцы требовали мудрости от своих императоров. Китайские философы обращались к людям так, будто все обязаны прислушиваться к их словам. Сам император боялся, как бы ему не пришлось перед ними краснеть…
Бандиты законов империи не соблюдают, но этот закон для них составляет исключение.
В банду к неосмотрительному бандиту никто не пойдет.
Дальновидный же бандит, наоборот, приобретает большое влияние.
В Китае нет ничего безусловного. Нет непреложных принципов, ничего заданного априорно. Того, кто стал жертвой бандитов, это ничуть не шокирует. Их воспринимают как природное явление.
Это явление — из тех, с которыми можно договориться. Его не искореняют — к нему приспосабливаются. С ним заключают соглашения.
В Китае практически нигде нельзя выходить за городскую черту: в двадцати минутах ходьбы от города на вас нападут. [37] Правда, в самом центре Китая могут и не напасть. Но в безопасности вы не будете нигде. Два часа от Макао, два часа от Гонконга — и вот вам пираты, которые нападают на суда.
37
Так было по многих провинциях при разных императорах, несмотря на авторитет императорской власти, — а маоистская революция покончила с этим положением дел, как и со многими другими вещами, которые уже вошли в обычай.
И сами китайцы, китайские торговцы — их главная добыча.
Да кого это волнует. Чтобы китайцы чувствовали себя хорошо, дела для начала должны быть порядком запутанны. Чтобы китайцу было хорошо дома, у него должен быть, по меньшей мере, десяток детей и любовница. Чтобы ему было хорошо на улице, она должна быть вроде лабиринта. Чтобы город выглядел весело, нужно всеобщее гулянье.
Чтобы китаец отправился в театр, нужно, чтобы в том же здании располагалось восемь-десять театров, чтоб была драма, и комедия, и тут же кинотеатры, и тут же, в придачу, зал для проституток в сопровождении их матерей, а кроме того, аттракционы, азартные игры, а в уголке — живой лев или пантера.
Любая оживленная улица в Китае вся залеплена афишами. Они буквально повсюду. Не знаешь, куда и смотреть.
Какими пустыми кажутся после этого европейские города [38] — пустыми, чистыми, что да, то да, — и серыми.
Китайцы, до появления европейцев, отличались невероятной честностью в торговле — их честность славилась по всей Азии.
Но какими бы они ни были честными, нечестность их не шокирует. В природе ведь нечестности как таковой нету. Не скажешь же, что если гусеница уничтожает паренхиму листка черешни, {84} это с ее стороны нечестно.
38
Считается, что китайцев так много потому, что у них много детей. А может, все наоборот? Они предпочитают общество, множество людей сразу — отдельной личности и панораму — отдельному предмету.