(Невозмутимо оборачивается к юноше.)

Я не к тебе обращаюсь. Что ты в этом понимаешь?

(Снова слышится звук пощечин. Девушка уходит к себе. Сразу после ее ухода слышны оглушительные пощечины. Она возвращается с таким видом, будто задала кому-то хорошую трепку.)

Д. (успокаиваясь). Я жутко несчастна. Мне так скучно.

(Слышится предсмертный хрип и крики: «Умираю!» Девушка неторопливо удаляется и довольно быстро приходит назад — выражение лица у нее не изменилось, она молчит.)

Ю. (встревоженно). Что случилось? Кто там у вас кричит?

Д. Дядюшка.

Ю. Он что, умирает?

Д. (спокойно). Не думаю. Он отлично изображает агонию. Но обычно не умирает.

Ю. Правда? Невероятно! Наверно, твоя мать его слишком сильно избила?

Д. (нетерпеливо). О господи! Бывают же люди, из которых вопросы так и лезут.

(Тем временем до них доносятся вопли: «Нет, нет, не убивайте, умоляю, не надо, пощадите!»

Она уходит, но быстро возвращается.)

Ю. Что там такое? Объясни, что там творится?

Как твоя мать может бить старика… (осторожно) даже если это в обычаях вашей семьи?

Д. (просто). Это не мать.

Ю. Так кто же? Кто смеет?

Д. Один палач, привязанный к нашей семье. (Задумчиво.) Даже не знаю, кто его привел. Может, сам услышал. Дядюшка иногда так шумит…

Ю. Палач, привязанный к вашей семье?!

Д. Ну, подобрали беднягу на улице, он был без работы. А мы ему дали работу… в основном, символическую. Но он свое дело любит. Не то что подгонять не надо — сдерживать приходится.

Удивительно, после стольких разочарований сохранил вкус к жизни. Как молодой. По-прежнему любит убивать.

Ю. Но… но это же возмутительно! Ну и денек! Чего я только сегодня не наслушался!

А вот к нашей семье никогда не был привязан палач… (смягчаясь) по крайней мере, я такого в жизни не слышал, никогда в жизни…

Д. Опять ты про вашу семью! Только и твердишь о ней; можно подумать, ты ее родил, эту вашу семью, выносил в животе всю поголовно, включая прапрадеда и бороду от прапрадеда.

Ты всего лишь мужчина. Будь скромнее.

Кожа у тебя на животе никогда не растягивалась под тяжестью ребенка, вот и молчи.

Ю. Чтоб девушка такое говорила! Ты знаешь такие вещи… говоришь такие вещи…

Д. А как я могу их не знать?

Годовалая лисичка, и та знает, хотя ей всего год. Она знает об этом больше тебя. К тому же она не чванится. Не твердит: «В нашей семье…»

(Резко.) И вообще, молчи, лучше молчи. Если ты еще не дорос до того, чтобы побить отца, не говори со мной больше.

Это же обхохочешься: всё «наша семья» да «наша семья»!

(Она уходит.)

Ю. (в сторону). О, я люблю ее.

Она чудовище! Какая красивая!

(Решительно.) Я люблю ее. Я освобожусь от этих пут… С такой девушкой моя жизнь изменится.

Побью! Побью отца хоть десять раз, если нужно… даже деда побью! (Потрясенно.) Что я говорю? Что я говорю?

Если только она меня за это хоть немножко полюбит. Чудесная девушка, о, какая чудесная!

А я — пустое место, так бы она сказала. Но вот вопрос, как на все это посмотрит моя семья.

Придется ждать на привязи: плохое начало.

Ну-ка, мне кажется, сейчас у меня хватило бы духа встать и пойти побить отца. Хотя мои путы еще такие крепкие.

(Слышатся шаги, это идет мужчина.)

Только бы это был он. Развяжет меня, чтоб отвести вниз, и (шаги все ближе) сейчас я точно решусь…

Господи, какие у него тяжелые шаги! И какая властная походка.

Ах, как все неудачно складывается…

Если б я был, по крайней мере, уверен, что она меня полюбит.

Как я боюсь, как боюсь! Вот чувствую, что струшу.

(Входит мужчина.)

Ю. (вздрагивая и меняясь в лице). Да, Отец… Хорошо, Отец.

(Они молча спускаются по ступенькам.)