(Он рассеян и задумчив, в руках у него зеленая одежда.)

Сосед. Ага! Наконец-то! С зеленой одеждой в руках!

Тебя, значит, побил сын. Ты так долго скрывал от него обычай, должно же это было когда-то закончиться. Вот оно что! С зеленой одеждой в руках. Но еще не решаешься… Вижу, вижу…

(Отец молчит.)

Сосед (рассеянно). Да ладно, не переживай.

Ты долго бил сына, бил своего отца до конца жизни, чего тебе еще надо?

Отец (в сторону). Не понимает. Ему этого не понять. Он такой же, как все.

Сосед. У некоторых дела обстоят и похуже. А у тебя ведь есть еще дядя, которого можно бить.

Это, конечно, не то что сын — молодой, свеженький, порывистый. Но надо смотреть на вещи трезво.

Отец (громко, но рассеянно, как будто обращаясь только к себе). Да, правда. Напрасно я размечтался. Это глупость — пытаться изменить обычай.

Сосед. В подвешенном состоянии оставаться плохо. Надевай зеленую одежду. Все прочие мысли от лукавого, это уж точно. Ладно. Прощай.

Отец (остается один и видит, как мимо проходят его сын с девушкой — они хоть и не обнимаются, но идут, нежно склонившись друг к другу, рука в руке, и смотрят друг другу в глаза. Отец — в сторону):

Не надо мне им показываться.

Но я рад. Мне кажется, он будет счастлив.

Решительная, прекрасная, неприступная — и как это ее взволновал такой робкий юноша?

Непонятно! А ее недавней девичьей жестокости нет и в помине. Скоро она сама забудет, какой была раньше.

За несколько дней, а то и за один они переходят в другой возраст. (Накидывает на плени зеленую куртку.)…и я тоже…

Маленькую Дамидию не узнать: у нее совершенно изменились глаза.

Даже у моей жены они не были такими ясными.

И сын тоже сильно изменился.

Потом надо будет ими заняться.

Пожалуй, мне пора. Что-то я разволновался, даже смешно.

Занавес

Действие происходит во время прогулки изобретателей в аллеях сада, окружающего сумасшедший дом.

Персонажи говорят отчасти сами с собой, отчасти со всей Вселенной.

Их внешний вид: взрослые, затравленные, задумчивые.

Вдалеке видны охранники. При каждом их приближении изобретатели расходятся в стороны.

А. (с гордостью). Часто, играя в кости, я вдруг говорю себе: «Из этой костяшки я сделаю город», — и не заканчиваю партии, пока не построю город.

А дело-то, между прочим, не простое… расквартировать этих англичан в игральной кости, вместе со сквером, без которого они жить не могут, и с площадкой для гольфа, да уж, кто скажет, что это легко, пусть сам попробует. И вообще, что ж он раньше-то не спешил? Костей игральных, кажется, всюду полно.

В. (доброжелательно). Слушайте! Набейте сначала руку на блохах. Блоха-то ведь не просто маленькая и тоненькая, она еще и скачет. (Ко всем.) Ну, правда, согласитесь. Что вы так уставились, сами же не хуже меня знаете, что блоху прыжки кормят.

А. (с горячностью). Вы поселили англичан в блохе?

(Резко.) А взглянуть можно? Они целы?

В. Целы… а что им будет? Никакой в них особой хрупкости нет. Возьмите вот Манчестер, там англичан — как грязи…

С. (мягко, мечтательно). А я спроектировал город, где можно было… где была бы надежда пожить спокойно… так-то вот!

В конце концов я его и построил, и улицы в нем были такие узкие, что даже кошка протискивалась с трудом… Воры и не пытались скрыться. Они уже заранее были под колпаком, окончательно и бесповоротно. Так и застывали в ужасе, как вкопанные…

Е. (проходя мимо).…Небось, хлебнули вы горя, с вашим городом… (Остановился на минуту послушать.) Да уж. С городами вечно морока. (Уходит.)

С. (продолжает мечтательно). В театрах у меня — ни человечка.

На балконе я поставил телескопы. Зрители часами просиживали ушки на макушке… поджидая спектакль поинтереснее. А на галерее — крошечные бинокли, одни направлены на другие, приветливо так… и все смотрят, смотрят…