— Где?

Эрм испуганно округлил глаза и поджал губы — спрашивать об этом кого-либо, кроме членов семейства, он уже считал неприличным.

Если и дальше так пойдет, то церемонность отношений в боевой дружине может помешать ее боеспособности. Да и вообще… Если бы он сейчас возвращался к себе в космодромную гостиницу, то прямо повалил бы в бар, собрал вокруг себя ребят и признался: ну, братцы, я ведь, честно говоря, наклал в скафандр под самый подвздошный клапан… Впрочем, Стамену он так и скажет.

Но тут разом отхлынуло все: и джасперянская галантность, и космодромное балагурство. Стамен. Каждый раз, когда он возвращался вечером от Стамена…

Он вылетел за двойные ворота, словно его несла неведомая на Земле всепроникающая сила джасперян. Начало просеки, коротенький перешеек, соединяющий почти отвесный конус горы, увенчанной Бирюзовым Долом, с плавно изгибающимся массивом протяженного острова — заросший кустами можжевелоподобного хвойника участок, уже окрещенный Загривком Игуаны. К морю можно было спуститься и с южной стороны, где из воды выступали причудливые утесы, черные по вечерам, но под дневным солнцем обретающие феерическую яшмовую пестроту, и с северной, с крошечным песчаным пляжем, над которым двумя великолепными террасами природа позаботилась о пристанищах для кротких небодливых коз и грозных крылатых коней. Судя по перестукам и повизгиваниям пил, сервы не собирались прерывать строительство стойл и загонов даже на ночь.

Юрг уверенно свернул налево. Здесь не было протоптанных тропинок, и приходилось спускаться к морю, цепляясь за колкие ветви, оставляющие на ладонях полоски смолы, клейкой и сладкой, как рахат-лукум. Он не торопился, потому что уже знал, как все произойдет: совершенно неожиданно из-за корявого ствола или каменного когтя скального выступа покажется лицо, узкое смуглое лицо, замершее в очарованном бережении предназначенной для него страсти, и неотвратимо повторится все то, что могло быть только сладостной карой за его еретические слова: «Я хотел бы хоть один день прожить без волшебства…»

Наверх Юрг глянул нечаянно — подвернулась нога, и он заскользил по усыпанному порыжелыми иголками склону. И лицо, глядящее на него сверху, он сначала и не узнал, столько было в нем нежного отчаяния, словно она по собственной воле прощалась с ним навсегда. И еще что-то, неуловимое и странное, что волновало его каждый раз, так и оставаясь неосознанным…

Обломившийся сучок впился ему в бок, и он раскинул руки, чтобы хоть за что-нибудь уцепиться и остановить падение. Ему это удалось, и он снова вскинул глаза вверх — пусто.

— Сэнни, выходи! — крикнул он. — Я тебя видел!

Можжевеловый склон замер в вечерних лучах, вбирая последние крохи тепла и света.

— Сэнни! — повторил он уже с досадой. — Ну прямо как маленькая… Раз-два-три-четыре-пять, я полез тебя искать!

Вверх, как всегда, карабкаться было проще, чем катиться вниз. Суховатые пряди мха временами оставались у него в руках, обнажая смуглые пятна притаившегося под ними песчаника, и Юргу уже начинало казаться, что виденное им лицо было просто игрой вечерних теней на причудливом склоне; подкрепил это предположение чей-то голос, призывавший его, по-видимому, с просеки.

— Да здесь я, здесь, — отозвался он, сознавая, что на сей раз интуиция решительно и бесповоротно показала ему кукиш.

Рядом возник Борб и разом оборвал его гимнастические упражнения, препроводив с крутого склона прямо на порог их маленького корабельного замка. Вся дружина была уже в сборе вокруг моны Сэниа, которая, отжимая мокрые волосы одной рукой, другой старалась не расплескать полную кружку молока. По тому, как медленно и осторожно закрывал свой рот Флейж при появлении командора, последнему стало очевидно, что ключевые моменты их похождений на трижды-распято-проклятой планете уже доложены, и не без юмора. А он-то ломал себе голову, что бы такое поневиннее наврать жене, чтобы не слишком ее напугать!

Она глянула на него — как ему показалось, чуточку снисходительно:

— А я слетала на козью ферму. На минуточку. Молока хочешь, герой?

…А ночью, когда он уже действительно почувствовал себя героем, нечистая сила дернула его за язык — и тоже не без снисходительности.

— Каждый раз удивляюсь, дорогая: насколько сильна в тебе эта неподражаемая женская черта — оказываться не такой, какую я ожидал…

Она засмеялась:

— Я бы употребила термин: естественная женская черта.

Ей и в голову не пришло, что этот небрежный ответ увел их от опасного поворота разговора, который мог бы изменить всю их дальнейшую жизнь.

— Ладно, вернемся к моему героизму. Как ты сама понимаешь, авантюры вроде вчерашней не на шутку затягивают — это как наркотик. Или собственное вранье: чем больше врешь, тем сильнее тянет фантазировать и дальше. Это я к тому, что слетать еще на десяток-полтора планеток, даже таких помойных, как гнездилище тушканов, — милое дело. И всегда готов. Только вызывает сомнение уверенность в результате…