Тесть мой дядька умный, но демагог. Спорить с ним невозможно, не переспоришь. Навис над столом тяжелой тушей, уперся локтями — попробуй сдвинь.

— Ничего я не строю, Илья Иванович, — ответил я спокойно. — Мое дело — компьютер. А насчет идеи… вы меня простите, конечно, но идея у меня одна: я хочу, чтобы моей семье было хорошо. И все. Чтобы Таня и Маша ни в чем не нуждались.

— Вот им и хорошо! — проревел тесть, снова хватая графин за тонкое горлышко мускулистой ручищей. — Лучше некуда. Жена от него сбежала — это он, понимаешь, о ее счастье так позаботился! Заруби себе на носу: ни дочку, ни внучку я в обиду не дам, понял?! Нам с матерью каждая ее слеза знаешь во что обходится? Пей давай, что ты на меня уставился.

Мы помолчали, каждый подумал о своем.

— Илья Иванович, я сегодня первый день в отпуске. Хочу, чтобы мы все вместе поехали в Хаммарат, к морю. Так что все будет нормально, поверьте.

— Это где еще — Хаммарат? — Тесть недоверчиво хмыкнул.

— В Северной Африке. Говорят, отличный курорт.

— Африка, Африка, — презрительно процедил он. — Черное море вас не устраивает, по заграницам хотите мотаться. Чтоб заразу там подцепить какую-нибудь.

— Напрасно вы волнуетесь…

— Такую страну развалили. — Тесть помотал мощной своей головой, поскрипел зубами. — Помню, Дом творчества в Гурзуфе — это ж рай, чего еще надо-то? Танька, она ведь в Гурзуфе, считай, выросла. Эх-хх… — Он задумчиво почесал седую грудь. — В общем, ты понял меня. Если семья на первом месте — значит, семья. Твои слова. Отвечать за них будешь как мужик. А за компьютером сидеть и дурак может.

Он встал, отодвинув ногой табурет, потер поясницу, крякнул, открыл дверь и зычно рявкнул в глубь дома:

— Таня! Сюда иди!

Вошла моя Таня — раскрасневшаяся, тоненькая, в облегающем трико и тишотке до пупа. Выпирали, торчали крупные соски. Косилась в сторону, не хотела смотреть на меня. А мне, знаете, захотелось сейчас же прямо затащить ее в постель и забыть обо всем на свете к чертям собачьим.

— Сядь, дочка, — велел Илья Иванович. Таня послушно села.

— Поговорил я по душам с твоим мужем, — сурово произнес он, похлопывая по столу ладонью. — Он мне слово дал.

Если сбрешет, я ему, хоть старый, все ребра переломаю. — Заслуженный скульптор, храбрый, снова потянулся к графину. — А теперь миритесь, орлы!

— Папа, тебе хватит. — Таня попыталась остановить его движение, но хрустальная посудина была уже ухвачена мертво.

— Отца не учи! — Понятия не имею, откуда он выудил третью стопку. — Ну, давайте, что ли! Мир?

— Мир, — сказал я, любуясь Танькой моей, еще влажной от пота, непросохшей.

— Мир, — тихо отозвалась она, и, все трое, мы выпили.

— Мать! — взревел Илья Иванович, ухмыляясь довольно. — Накрывай обедать!

В каждой бочке дегтя существует и своя ложка меда. Например, единственный человек в моей жизни, который вкусно и с любовью готовит, — Евгения Петровна, теща. Таня рафинированная, только микроволновку включать умеет, ей не передалось. Сухонькая, вертлявая и крохотная, востроглазая и с вечным счастливым румянцем, «тетя Женя» объявилась тотчас же, водружая в центре стола огромное блюдо с моими любимыми голубцами. Умопомрачительный запах заставлял думать о каком-то незапамятном детстве и сказочных лакомствах, в которые иногда превращалась обычная стряпня вроде макарон и сосисок. На запах принеслась запыхавшаяся Машка («Там такие мультики показывают! Такие мультики!»), получила три нешуточных, политых щедро сметаной голубца и умчалась назад, к телевизору. Их поколение выбирает «Покемона».

— Ну, будем здоровы. — Илья Иванович с полным правом, торжественный, просветлевший, наполнил свою стопку до краев.

С едой покончили быстро. Тесть, наполовину опорожнив свой графин, смотрел на него снисходительно. Молчал. Я краем глаза, робко, косился на жену. Она — на меня. Сытые, довольные, говорить ни о чем не хотели.

— Спасибо огромное, Евгения Петровна, — сказал я. Голубцы уютно лежали в желудке, словно для них только и был он, мой желудок, всегда предназначен.

— Спасибо, мамочка, — поддержала меня Таня.

— На здоровье, на здоровье, дети, — счастливо залопотала теща. — Вы бы чаще приходили, кушали… А то бледненькие такие оба, едите небось все магазинное, синтетику эту всю. Танюшка вон тоже привереда такая — ничего не ест, все кашки и кашки. Я на той неделе такой суп-харчо замечательный сварила, с баранинкой, а она хоть бы притронулась… Только плачет и плачет и кашки себе варит…

— Мама, перестань, пожалуйста, — потребовала Таня. — Это никому не интересно.