Фермону в горячке боя некогда было считать победы. Он стрелял, изворачивался, уходя от вражеских трасс, и снова появлялся среди растревоженного роя «мессершмиттов», выбирая цель для своей пушки и пулемета.

Четыре «моссершмитта» рухнули на землю прежде, чем был сбит Курсель, а затем французы остались без снарядов.

Осатаневший от ярости Фермон готов был рубить вражеские самолеты винтом, но он не успел сделать этого. На его «девуатине» скрестились очереди двух «мессершмиттов», у которых передняя часть фюзеляжа была разрисована под оскаленные собачьи пасти. Веса металла, выплеснутого из четырех пушек и двенадцати пулеметов, хватило бы для потопления тральщика или сторожевого корабля. А перед ними был всего лишь дюралевый самолет…

— Да здравствует Франция! — крикнул Рессон, видя вокруг себя только оскаленные собачьи пасти, из которых к нему тянулись пунктиры огненных трасс. Последнее, что он смог услышать, это был грохочущий удар.

За воздушным боем наблюдали многие жители с окраины Парижа.

— Этих французов никто не посмеет упрекнуть в малодушии, — громко сказал высокий мужчина, смотревший в небо. Стоявшие рядом парни сняли береты. — Их подвиг и жизнь, — продолжал высокий мужчина, — отданные Франции, не смогут уже ничего изменить. Но они показали нам, что дух свободной Франции жив!

Воздушный бой, в котором пара фон Риттена срубила «девуатин», расстрелявший Фрица Шрамма, оставил зарубку в его памяти.

— Никогда, пока находишься в воздухе, не забывай, что ты в боевом полете, — поучая Карл своих летчиков. — Будьте предельно внимательны. Смерть всегда ходит рядом.

22 июня 1940 года в Компьенском лесу был подписан акт о капитуляции Франции. Гитлер продиктовал ей такие жесткие условия, перед которыми бледнели параграфы Версальского договора. Раздавленная Франция утратила свою политическую самостоятельность и прекратила существование как великая держава.

Даже Париж перестал быть ее столицей. Петен со своим марионеточным правительством перебрался в Виши, захолустный городишко в центральной части Франции. Вся экономика побежденной страны начала работать для нужд рейха.

Сапоги немецких солдат, подкованные железными шипами, победно цокали по тротуарам оккупированных городов Европы.

Перед рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером встала насущная проблема увеличения количества концлагерей, их емкости и пропускной способности. Эсэсовские инженеры ломали головы над чертежами «газенвагенов» и лагерных крематориев. Новые хозяева Европы внедряли «немецкий порядок» железной рукой.

Германия обогащалась за счет грабежа оккупированных стран.

На обеденных столах в немецких семьях появились в изобилии голландские сыры и сардины, бельгийское масло и мясные консервы, французские вина и коньяки. Вскормленные на капусте, свинине и пиве немцы начали менять гастрономические вкусы. Фрау и фрейлейн теперь предпочитали щеголять в парижских туалетах и пользоваться французской косметикой.

День и ночь катились поезда, на которых вывозили в Германию награбленные ценности, товары, продукты…

Теперь почти никто из немцев не сомневался, что германцы стали нацией-победительницей благодаря гению фюрера. А это так приятно — быть победителем, принадлежать к высшей расе, которой призваны служить все другие народы мира. И они исступленно кричали «Хайль Гитлер!». Еще бы, ведь «великий сверхчеловек» обещал им райскую жизнь надолго.

«Мы обеспечили себе победу на тысячу лет!» — заявил он во всеуслышание.

Бельгийское селение Брюль де Пеш, где разместилась ставка верховного командования, Гитлеру не понравилось. Он привык к «Адлерхорсту», своему неприступному «Орлиному гнезду» в Берхтесгадене, и только там чувствовал себя в полной безопасности. Кроме того, ему гораздо больше нравились виды Баварских Альп, чем плоские пейзажи Фландрии. Поэтому вскоре фюрер вернулся на старое место.

Запершись в кабинете или прогуливаясь в одиночестве по лужайке перед «Адлерхорстом», он нетерпеливо ждал сообщений о согласии Англии на заключение мира.

Иногда Гитлер испытывал потребность в аудитории. Тогда он вызывал к себе Кейтеля. Как-то он спросил его:

— Послушайте, Вильгельм, почему Англия не хочет заключать с нами мир?

Кейтель, казалось, давно ждал этого вопроса:

— Мой фюрер, я считаю главной причиной боязнь англичан и недоверие к нам, так как…

— Вот-вот, — Гитлер жестом остановил Кейтеля. — Еще Ницше писал об этом. — И он процитировал, демонстрируя свою необычную память: — «Глубокое ледяное недоверие, возбуждаемое немцем, как только он захватит власть, является отражением того неугасимого ужаса, с каким Европа в течение столетий смотрела на неистовства белокурой германской бестии…» Тут я с вами, Вильгельм, согласен, — размышлял Гитлер вслух, — но есть и еще причина. (Даже задав вопрос, фюрер любил слушать только себя.) Англия не готова к миру. Дюнкерк их не образумил по-настоящему. Неужели они тогда не поняли моего жеста, когда я остановил германские танки, лязгающие гусеницами на окраинах Дюнкерка? Ведь это я разрешил им вывезти своих солдат с континента… Нет, я думаю, что Черчилль поймет меня…

Кейтель, не перебивая, слушал Гитлера в почтительной позе. В эту минуту он был похож на вышколенного официанта, получающего заказ у богатого клиента.

Хотя Уинстон Черчилль объявил в палате общин о том, что начинается «битва за Англию», в дипломатических кругах по обе стороны «канала» [44] носились упорные слухи о близости подписания мира между Англией и третьим рейхом. Говорилось о «примиренческой миссии» папы римского, о посредничестве короля Швеции, о швейцарских переговорах австрийского принца Гогенлоэ с послом Англии и о контактах испанского герцога Альба с лондонским министерством иностранных дел.