Джо понаблюдал за воссоединением нескольких семей. Часть из них, похоже, разъединила всего лишь причуда попутешествовать. Многие семьи прибыли из охваченных войной стран. Джо слышал, как люди говорят на немецком, французском, идише, польском, русском, даже чешском. Двое мужчин, точную родственную связь которых Джо прикинуть не смог, обнимали друг друга за шеи. Один мужчина с радостной заботой и слезами на глазах говорил другому по-чешски: «Ах ты ублюдок несчастный! Знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы сейчас как вонючие свиньи нажремся, мать твою перемать!» Время от времени внимание Джо привлекала целующаяся парочка или рукопожатие каких-то чиновничьего вида людей. Однако по большей части он наблюдал за семьями. Это зрелище вселяло в Джо невероятную радость; он просто недоумевал, как же ему раньше не пришло в голову встретить прибытие «Роттердама». Да, он испытывал свою отстраненность от происходящего и глубокую зависть, но сильнее всего — лучезарную боль счастья, что сопровождала их воссоединение. Он словно набрал полный нос вина, которое не мог проглотить, — и все же оно его пьянило.

Наблюдая за тем, как все новые и новые люди появляются из-под полосатого навеса сходней, Джо вдруг с удивлением увидел доктора Эмиля Кавалера. Его отец появился в просвете меж двух пожилых женщин, близоруко щурясь сквозь линзы очков. Слегка отклоняя голову назад, доктор Кавалер оглядывал толпу, явно высматривая чье-то лицо — да-да, именно лицо Джо. Отец взглянул на сына, и на лице его расплылась улыбка. Однако тут его вдруг утопила в своих объятиях крупная блондинка в волчьей шубе. Это оказался вовсе не отец Джо. Улыбка была совсем не та — не говоря уж о женщине. Проходя со своей любовницей мимо Джо и заметив, что тот на него глазеет, мужчина наклонил голову в шляпе и кивнул в манере, зловеще идентичной манере доктора Эмиля Кавалера. От одинокой трели стюардского свистка по спине у Джо побежали мурашки.

Хотя на встречу в немецком консульстве он уже опаздывал, вернувшись в город, Джо от Кристофер-стрит направился к Бэттери. Он отчаянно шмыгал носом и чувствовал, как его уши горят от холода, но солнце постепенно пригревало. Джо уже стряхнул с себя приступ паники от поездки в подземке, отчаяние, вызванное сообщением из Виши, и возмущение бесстыдным процветанием Анаполя. На фруктовом лотке он купил себе банан, затем еще один несколькими кварталами дальше. Джо всегда страстно любил бананы — они составляли единственное потворство его внезапному достатку. Ко времени прибытия в немецкое консульстве на Уайтхолл-стрит Джо опаздывал на десять минут, но думал, что это ничего. Тут был простой вопрос канцелярского характера, с которым несомненно могла справиться секретарша. Джо даже не обязательно было встречаться с самим чиновником.

Такая мысль очень его привлекала. Завотделом по перемещению национальных меньшинств, герр Милде, был вежливым и доброжелательным мужчиной, который, похоже, поставил себе целью — и это словно бы даже доставляло ему удовольствие — впустую тратить время Джо. Хотя никаких обещаний герр Милде не давал и никаких прогнозов не делал (мало того, он, судя по всему, обладал лишь самой отдаленной информацией о положении семьи Кавалеров), любезный чиновник тем не менее упорно, даже педантично отказывался исключать возможность того, что родственникам Джо в любой момент могут быть пожалованы выездные визы, после чего им позволят уехать. Жестокость Милде не позволяла Джо наконец сделать то, что вопреки сердцу советовала ему голова: оставить надежду на то, что его семья вообще сможет выбраться из Праги, прежде чем Гитлер потерпит поражение.

— Ничего-ничего, — сказала фрейлейн Тулпе, когда Джо вошел в канцелярию Милде. Отдел по перемещению национальных меньшинств располагался в самом дальнем углу консульства, которое занимало средний этаж ветхого конторского здания в неоклассическом стиле неподалеку от Боулинг-Грин. Справа от отдела размещалась сельскохозяйственная комиссия, а слева — мужской туалет. Секретарша Милде была угрюмой молодой женщиной в черепаховых очках с соломенного цвета волосами. С Джо фрейлейн Тулпе также была неизменно вежлива, однако в этой ее вежливости сквозило что-то вроде легкого отвращения. — Он еще не вернулся с завтрака.

Джо кивнул и сел рядом с водяным охладителем. Тот мгновенно отправил в его адрес презрительную отрыжку, которая еще какое-то время поболталась внутри резервуара.

— Поздний завтрак, — с легкой неуверенностью заметил Джо. Пристальный взор фрейлейн Милде, похоже, сосредоточился на нем плотнее обычного. Джо оглядел свои мятые брюки, почти неизменную складку на галстуке, пятна туши на манжетах. Волосы казались ему гладкими и липкими. Несомненно, от него попахивало. На секунду Джо горько пожалел о том, что по пути в центр города не зашел в Мазила-студию и не принял душ, вместо того чтобы гробить целый час на дурацкий круиз в Хобокен. А потом подумал: «Да черт с ней. Пусть нюхает мой благородный еврейский запах».

— Это прощальный завтрак, — сказала фрейлейн Тулпе, возвращаясь к своей пишущей машинке.

— А кто уезжает?

В этот момент в свою канцелярию вернулся герр Милде. Этот широкоплечий, атлетичного вида мужчина щеголял поистине героическим подбородком и солидными залысинами на лбу. Суровые черты его красивого лица несколько портились лишь в те моменты, когда верхняя губа приподнималась, обнажая ровный ряд больших желтых зубов.

— Я уезжаю, — сказал чиновник. — В числе прочих. Извините, что заставил вас ждать, герр Кавалер.

— Вы возвращаетесь в Германию? — спросил Джо.

— Меня переводят в Голландию, — ответил Милде. — В четверг я отплываю на «Роттердаме».

Они прошли в его кабинет. Милде указал Джо на один из двух стульев со стальными ножками и предложил сигарету, от которой Джо отказался. Вместе этого он закурил свою. Жест был дерзким, зато он принес Джо некоторое удовлетворение. Если Милде заметил дерзость, то никак этого не показал. Аккуратно сложив руки на столе, он слегка подался вперед, словно страстно желал хоть чем-то помочь Джо. Это было непременной частью его жестокой тактики.