Я выругался сквозь зубы. Маша сделала вид, что не услышала.

Она поднялась, надела курточку и сказала:

— Я сказала всё, что хотела. Мне просто важно, чтобы вы понимали меня правильно. И всё.

— Я понимаю вас. Вот только не знаю, насколько это правильно.

— Не важно, — она снова улыбнулась. — Думаю, нам не стоит больше видеться. Договорились?

— Да, — я смотрел перед собой.

— Хорошо. Прощайте.

— Береги себя, пожалуйста, — я сказал это тихо, но она, хоть и отошла достаточно далеко, услышала.

Остановилась, повернулась и сказала через весь зал.

— Я постараюсь, но обещать не могу.

И ушла.

А я ещё долго сидел над остывшим кофе и просто смотрел перед собой.

Через год Владимир Лис получил «платиновую пластинку» за то, что продал большее полумиллиона тысяч копий своего дебютного альбома.

Узнав об этом, я напился, и хотел набить ему морду. Не дошёл. Не набил.

Ещё через год он стал первым русским музыкантом, получившим «Грэмми».

В этот раз я напился ещё сильнее.

Когда спустя полгода в новостях сообщили, что его жена, Мария Лис, покончила с собой, я тут же выключил телевизор и, взяв отпуск на три недели, уехал к другу на Соловки, чтобы не знать, какая же удача привалила Лису на этот раз.

А там, на Соловках, я только и делал, что просто сидел и смотрел перед собой.

До отпуска оставалось всего два дня. Чемоданы уложены, билеты куплены, номера забронированы. Канарейку, как всегда, сдали на хранение бабушке.

Вот тогда-то всё и началось.

Отец пришёл со службы неожиданно рано — около десяти. Я только-только встал и завтракал на кухне, глядя «Футураму» по мультивизору. Отец прошёл, не разуваясь, на кухню, сел на табурет, положил тяжёлые кулаки на столешницу. Молчал. Смотрел перед собой угрюмым, мрачным взглядом.

Я от этого взгляда чуть не подавился, поэтому отодвинул тарелку с яишницей и спросил:

— Что случилось, папа? Что-то с бабушкой?

Он встрепенулся:

— А что с Мариеей Владимировной?

— Ну, ты же вчера говорил, что ей не здоровится. Может…

— Нет, — перебил он меня, — с ней всё в порядке.

Он снова замолчал. А я не знал, что и как спросить. Папа с трудом поднялся, достал из бара на стенке бутылку водки и плеснул в кружку. Выпил одним махом и даже не поморщился. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Война, сын. Вот что случилось. Включи новости.

И пошёл в спальню.

Я схватил пульт и переключил мультивизор на ТВ. На «Первом канале» шли новости. Ведущая Марина Агапова сидела, напряжённо выпрямившись, и зачитывала с бумаги. Через секунду появился звук:

— … войны посол Петер Йохансон сделал сегодня в восемь утра по столичному времени. Он передал официальную ноту министру иностранных дел Виктору Приходько. Причиной войны названо необоснованное с точки зрения Евросоюза повышение цены на энергоносители. Нашей стране был выдвинут ультиматум: снижение цены на треть в этом году и ещё на четверть — в следующем. И в дальнейшем Евросоюз настаивает на том, что именно он будет регулировать цену на наши энергоносители. Президент назвал это требование неприемлемым. В прямом обращении к народу, он заверил граждан, что не уступит наглым захватчикам. «Наша армия как никогда сильна и мы дадим отпор врагу, так же, как делали это наши предки», — сказал президент. Напоминаю, что за прошедшие два часа военный взаимозачёт выглядит так: двести солдат Евросоюза и триста наших воинов. Плюс четыре с половиной сотни мирных жителей. Министр обороны выразил надежду, что потери с нашей стороны заставят противника одуматься и прекратить конфликт: «Возможно, они поймут, что наш народ готов защищать свою страну до последнего человека и не испугается никаких жертв, лишь бы отстоять свою свободу. Думаю, через несколько дней мы сможем сесть за стол переговоров».

Буквально через полчаса после его выступления у военкоматов стали появляться добровольцы, желающие вступить в армию. Они требуют отправки к пунктам взаимозачёта. Многие несут государственные флаги. Военные пока отправляют добровольцев по домам, так как предполагают, что конфликт будет быстротечным и армия обойдётся своими силами. В военкомате Северо-западного округа столицы побывал наш корреспондент, Никита Арбатов. Передаю ему слово…

Я убивал звук, потому что вошёл отец. Он был в парадной форме и держал в руке чемодан.

— Слышал?

— Слышал.

— Тогда собирайся. Нашу часть переводят на казарменное положение. Возможно…, — он запнулся и снова посмотрел на водку, которую так и не убрал в бар.

— Что «возможно»?

Отец оторвал взгляд от бутылки и сказал хрипло:

— Ходят слухи, что нас могут перебросить к зачётнику. Если война не закончится в ближайшее время.

— Правда? — вскочил я. — Вот здорово! Всегда об этом мечтал!

Отец посмотрел как-то странно и, резко повернувшись, вышел из кухни. Я услышал, как он открыл сейф, где хранил мамины драгоценности и какие-то свои документы. Потом зажужжали замки чемодана, и отец вернулся на кухню.