— Моя память не лучшая, — медленно выговорил Вадим, не узнавая своего голоса, — но она очень хорошая. Я твердо помню, что в кафе расплачивался Шадров. С моей помощью, потому что я добавил ему недостающие пять рублей.

— А вот это уже что-то новое, — отметил без улыбки Вячеслав Иванович, — что же вы об этом раньше не упоминали?

— Потому что не считал это важным, — все еще удивляясь дерзости своего тона, ответил Вадим, — да и неудобно было как-то признаваться в своем безденежье, у меня это была единственная пятерка… Инна! — без всякого перехода крикнул он, — опомнись, неужели ты всерьез думаешь, что мы гуляли на деньги этого жлоба-слависта?!

— Во-первых, я не гуляла, — глядя Вадиму прямо в глаза, ответила Инна, — я выпила чашку кофе и съела кусок яблочного пая. И потом, — она раздраженно повела плечами, — я уже сказала, что не помню, кто платил. Когда друзья зовут женщину в кафе, она имеет право не думать о деталях.

— Потому что она уверена в тех людях, которые ее пригласили, — вновь почти прокричал Вадим. Ему было стыдно спорить о десятках этих и пятерках, пусть вполне для него существенных и все равно недостойных такого дотошного разбирательства, не имеющих права быть мерилом человеческой судьбы.

— Я заявляю совершенно официально, — опять-таки дивясь тому, что его язык произнес такие слова, продолжал Вадим, — что в кафе всех нас пригласил Шадров и расплачивался по счету он же. Я готов подтвердить это на любом суде.

Во взгляде Вячеслава Ивановича промелькнула кромешная насмешка, которую в то же время можно было принять за удивление.

— Предусмотрительно, ничего не скажешь, предусмотрительно, — покачал он головой, не то одобряя Вадимову готовность, не то осуждая ее безоговорочно. А Вадим кричал, что врать его никто не заставит, что если на то пошло, он разыщет ту официантку, которая в тот проклятый день обслуживала их столик, и она подтвердит, что платил ей Шадров, не может не подтвердить, несмотря на то что у нее каждый день миллион клиентов, она еще иронически посмотрела на то, как они с Шадровым шушукаются, соображая, хватит ли денег.

— Ну и как, хватило? — вдруг с пониманием, как-то совсем по-приятельски поинтересовался Вячеслав Иванович.

— Хватило в обрез, — растеряв кураж, признался Вадим. — Даже полтинника на чай не получилось.

И пояснил, что именно по этому поводу рассчитывает на ее память.

— Это разумно, — думая о чем-то своем, заметил Вячеслав Иванович. — В этом есть смысл.

И тут же, улыбнувшись приветливо и свойски, сказал, что не смеет больше задерживать двух таких выдающихся людей, завтрашних выпускников, у которых сейчас наверняка масса серьезных дел в связи с преддипломной практикой, подготовкой к экзаменам и вообще с грядущим вступлением в большую жизнь, которой так необходимы сейчас по-новому, по-современному мыслящие молодые специалисты.

В итоге получилось так, что Инна и Вадим вышли в коридор как бы вдохновленные заботливым не то чтобы начальственным, но, так сказать, ответственно-значительным напутствием. И только в молчании пройдя несколько метров по глухому полутемному факультетскому коридору, почувствовали, быть может, одновременно, что им не хочется глядеть друг на друга.

Однако Вадим все же остановил Инну и почти силой заставил повернуться к нему лицом.

— Что ты несла перед этим… органистом? — по интенсивности чувства его шепот можно было считать криком. — Ты ведь прекрасно знаешь, что в «Национале» расплачивался Севка?!

От неприличной почти злости у Вадима перехватывало горло, язык будто задевал то и дело невидимые препятствия.

— А если бы, если бы даже и не знала… то все равно… ты же понимаешь, что они шьют Севке! На что хотят его наколоть!

Он хотел напомнить, как всего только два дня назад она металась по вечерней Москве, как готова была переполошить весь мир, с моста сигануть, сжечь себя на Красной площади, но все эти праведные, неотразимые упреки костью застревали у него в горле, а с губ слетали только маловразумительные, отрывистые вскрики:

— Как ты могла! Ты что, не соображала? От тебя ведь ничего не требовалось, кроме объективного свидетельства!

Инна своевольным обидным движением высвободилась из его рук, брезгливо повела плечами, словно отряхиваясь, и сказала, что ему все равно никогда ничего не понять.

Потому что его жареный петух не клевал и он представления не имеет, как все бывает на свете, чем оборачиваются эти самые так называемые объективные свидетельства. И какую пользу способно принести объективное нежелание давать какие бы то ни было свидетельства и показания.

Самое обидное было в том, что, как всегда, ее слова подействовали на Вадима убеждающе, — не смыслом своим, с прямым смыслом ему трудно было смириться, но интонацией, с какою прозвучали, выражением лица, которому соответствовали, всем запечатленным в них состоянием души. Как всегда, показалось, что она знает нечто, ему неведомое.

На следующий день пришла весть, что Севку отпустили, и Вадиму тем более стало казаться, что именно в Инниных словах была скрыта какая-то недоступная ему тайна такого благополучного оборота событий, что именно избранная ею во время очной ставки тактика способствовала этому быстрому освобождению.