Но, честно говоря, обида была маленькая, просто мизерная по сравнению с той верой в свои силы, которая вливалась в моё сознание. Становилось очень любопытно, а что я еще могу? Какие пределы моих сил? Почему я упал в обморок, как девчонка? И что ещё придумать, чтобы защитить любимых мною иритов?

Мысли мои совсем запутались в несуразности событий и прояснились только с приходом отца, который вдруг поднял меня, немаленького, на руки и, крепко прижав, нёс какое-то время, не отставая от каравана, а потом прошептал прямо в ухо:

— Ну, ты — герой! Аэртан объяснил. Я же говорил, что ты — не воин. Только молчи, не надо никому…

— Да, отец! Не буду.

— Не обижайся на них, они не поймут, я, вот, тоже…

Вот теперь разом прошли все обиды. Свет Сияющего стал в сто раз ярче! Глаза матери добрее! Раз отец знает, это здорово! От щенячьего восторга хотелось орать и кувыркаться в снегу, но отец не дал. Потискав хорошенько мои рёбра, для проверки целости, поставил меня на движущиеся шкуры:

— Привязывай свои снегоступы, сам ходить можешь.

Вот так всегда, один вздох ласки, а потом — "Давай, давай!"

Я обул лыжи, скатился на снег и пошёл рядом с караваном, ловя на себе сочувственные взгляды иритов. Все они были веселы, все вместе с самого утра тянули общую лямку каравана, пока 'чудак', по их мнению, "сачковал на перине". Я тоже впрягся в веревочную петлю и стал ещё одной ногой нашей тысяченожки.

Долина здесь шла почти горизонтально, поэтому приходилось упираться, чтобы сдвинуть тяжёлую ленту нашего транспортёра, и скорость движения из-за этого опять была невысокая. Размягченный снег тоже пытался тормозить пришельцев. Стало теплее, за два дня мы заметно спустились вниз, и снег начинал липнуть к щитам, несмотря на мех снизу.

Зато широкие снежные просторы лучше любой стены мешали вартакам подобраться ближе. В любом случае, увязнув в белой каше, они не смогли бы драться, хорошо это усвоили и шли вдали, по гребням, преследуя караван упорно, как стая волков, видимо, что-то предвидя.

Что именно, я увидел только в конце дня. Осталась позади длинная лента пройденного пути, малыши безмятежно бесились в своих 'вагонах', устав от монотонности движения и взрослые делали им меньше замечаний, понимая бесполезность слов. Бесконечное белоснежное полотно впереди начало приоткрывать вдали то, что могли увидеть глаза.

Там опять показалось резкое понижение уровня, в конце которого зеленела и чернела, открытая земля, опоясанная на горизонте голубоватой полосой хребтов и прорезанная петляющей лентой широкой реки. Не сразу голова сообразила, что хребты впереди — это наш дом! А сверкающая лента — та самая река, над которой мы сейчас и движемся.

Где-то под снегом она впитывала стекающие с вершин ручьи и становилась всё мощнее, оставаясь для наших глаз невидимой.

Постепенно в окружающем пейзаже белое отступало назад, живой цвет захватывал поля зрения, и появлялись новые подробности ландшафта, которые начали меня настораживать. Я посмотрел на отца, он тоже всё видел, но понимал гораздо лучше, потому что облазил здешние места много раз и всё, что было для меня новым, успел обдумать и обсудить с вождями ещё в лагере. Он заранее ЗНАЛ!

— Не вешай носа, малыш! Прорвёмся! Мы же — воины!

Я не сразу понял, что он имеет в виду. За мелькающими спинами впереди идущих, глазам трудно было сосредоточиться, и не с первой попытки удалось разглядеть, что перед понижением, долина опять сужалась и приготовила новую ловушку, похожую на вчерашнюю.

Чёрная плесень припорошила вдали наш путь, словно черный пух на белом покрывале, крохотные точки поджидающего нас поперёк дороги войска. "Прорвёмся", значит!.. А я-то уж, было, поверил, что так и удастся по снегу… до самого дома.

— До ночи к ним не дойдём, а вот завтра….

Спасибо за объяснение, отец. Я и так понял, что должно произойти завтра. И все это поняли, так как были не слепые и не глухие. Но это знание, как ни странно, не убавило общего веселья. Зачем грустить и забивать голову чепухой? День очень удачно заканчивается. Впереди ждёт ужин и спокойный ночлег. А завтра? Завтра и увидим! Вожди что-нибудь придумают! И этот мальчик, единственный (ха-ха-ха) проливший кровь в схватке (хи-хи-хи) и выпавший из-за этого в осадок (хе-хе-хе), тоже что-нибудь придумает (хо-хо-хо).

А мальчик, оттянув руку верёвочной петлёй, брёл и метался в попытках собрать паззлы из несовместимых кусков и никак не мог сосредоточиться. И что я за ирит такой? Или человек? Почему не могу радоваться вместе со всеми? Зачем мне эти чужие и взрослые не по годам раздумья? Чего они лезут? Пускай вожди сами ломают головы!

Но мысли возвращались. Я рассуждал примерно так. Враги, наверняка, займут оба берега, чтобы не повторить предыдущей ошибки, постараются как следует перегородить долину всем, чем можно, протянут верёвки. Чтобы не проваливаться в снег, утопчут его, получив хорошую защиту, как окопы, от наших камней. А у воинов снарядов мало. Только запас в корзинах. Значит, без рукопашной не обойтись. Вполне может быть, что они уже придумали свои снегоступы и смогут достать нас и в центре. Тогда часть полезет с флангов. Их много, они сыты, здоровы и злы, а тяжести на плечах нет.