– И у Сталина с Гитлером? – спросил он, заранее негодуя.

– Да! – без раздумий согласилась Настя. – Вам именно ум мешает с этим согласиться.

– Конечно! Потому что так думать – безумие! Они – людоеды! Миллионы жизней слопали – не поперхнулись! Плохо историю знаете! А не знать такие вещи – тоже безумие! И жить, будто ничего этого не было, – безумие! Люди травили людей в газовых камерах! Ставили опыты, как на крысах! И эти палачи – светлые и добрые внутри?! Только снаружи слегка подпорченные?! Как по-вашему?

– Я, – с мучением выговорила Настя, – не в силах к ним хорошо относиться. Но на самом деле так оно и есть.

– Дура ты, Настя, извини, пожалуйста! – крикнул Митя, ни разу ни на кого не повышавший голос, и яростно зашагал прочь.

Через секунду ему стало стыдно. Он бегом вернулся к стоявшей на обочине девушке и горячо заговорил:

– Послушай, подобное прекраснодушие, вся эта возвышенная вера в человека, были возможны раньше, в девятнадцатом, например, веке. Да и то с огромными оговорками. Но после всего, что было в двадцатом, говорить такие вещи – безнравственно! Понимаешь?

Настя молчала, закрыв лицо.

– Прости, – сказал он немного тише. – Я – идиот! Обрушил на тебя все эти вопросы. На них никто не знает ответа. Совсем никто. Просто мне страшно. Что будет дальше? Если мы забудем, всё повторится. А люди не хотят помнить! Не хотят ничего знать! Оно и понятно: с таким знанием – как жить? Но забывать – нельзя. Иначе мы становимся соучастниками, понимаешь?

Настя кивнула, и сквозь ее пальцы просочились две слезы.

– Какой я классический урод! – горестно воскликнул Митя. – Рассуждая о нравственности, довел девушку до слез! Духовность, твою мать,как говорит ваш Дитрих. А Лена бы сказала, что я просто выместил на безропотном создании все неприятности и унижения этого дня. Ведь мне сегодня дважды в лицо сказали то, чего я мучительно в себе стыжусь. И Сара, кстати, тоже, а она ведь вполне здорова?

– Да, – улыбнулась Настя припухшими от плача губами, сделавшими ее окончательно похожей на ребенка. – Сара родилась в таком же поселении, за границей, родители были волонтеры. И она не просто занимается с больными людьми. Она выросла среди них. И этот язык для нее родной. Ведь они часто не говорят словами. Но общаются и понимают друг друга не хуже нас. А то и лучше.

– Лучше?

– Ну да. Словами легко обмануть. А остальное – неподдельно: мимика, голос, взгляд. Весь человек как на ладони.

– Но ведь так жить – страшно! Когда ничего не укроешь!

– Наоборот! Это всегда напоминает… – Настя осеклась.

– О чем?

– Возможно, это очередная глупость…

Митя умоляюще замахал руками.

– …но я так чувствую. Впереди у нас – Страшный Стыд. Когда все тайное станет явным. Когда люди, любившие нас и верившие в нашу любовь, увидят все те гадости, которые мы о них думали и за спиной говорили, всю нашу подлую изнанку. И будут стоять и смотреть на нас – со всей беззащитностью любви. А мы будем смотреть на них. И спрятаться, отвести глаза, провалиться сквозь землю – будет уже невозможно.

– Это ты про Страшный Суд, что ли? – осторожно уточнил Митя.

– Да. Суд – потому, что мы сами себя осудим, когда это произойдет.

– Ты извини. Я во все это не верю. Может, что-то там и будет, после смерти. Но явно ничего из того, что мы способны вообразить. А строить жизнь на домыслах о загробном мире…

– Глупо! – с обезоруживающей готовностью подсказала Настя.

– Ну что ты, – смутился Митя. – Просто о чем-то рассуждать можно только, когда знаешь. А есть вещи, которые знать нельзя. Оттуда же никто не возвращался.

– Как это – никто?! – изумилась Настя.

Тут наконец у Мити в голове сложился весь ребус, начиная с того, что он встретил Настю у церкви, и ее дикие речи обрели рациональное объяснение.

– Ты прости, что я с тобой спорил, – с облегчением произнес он. – Не сразу понял, что мы говорим на разных языках. Как глухой с немым. Бесполезно.

– Но вы все равно иногда к нам приходите, – невпопад попросила Настя. – Здесь только я такая сумасшедшая, честное слово!

– Это и удивительно, – задумчиво сказал Митя. – Остальные-то – зачем? Что ими движет?

– Вот и спросите! Придете?

– Посмотрим, – буркнул Митя, которому стало не по себе от ее настойчивости.

«Может, они сектанты?» – думал он, уходя по пустой проселочной дороге, оглашаемой неумолчной трескотней кузнечиков.

Перед ним семенила, балансируя хвостом, отважная трясогузка. Отбежав чуть-чуть, она останавливалась, поджидала Митю и снова пускалась наутек.