Слева кудрявилось огороженное колючей проволокой картофельное поле пенсионера Гаврилова. Справа душно пахли бесхозные цветы, в глубине которых переругивались Витька и Илья Сергеич.

– Скажи «котлета»!

– Ну, котлета.

– Твой папа – начальник туалета!

– А твой вообще уголовник!

– Так нечестно! Надо в рифму!

– Тогда скажи «половник»!

– Тише вы! – шикнул рассудительный Ванька. – Новый учитель от психов чешет!

В цветах воцарилось партизанское молчание. Только гудел, качаясь в колокольчике, басовитый шмель. Митя, слышавший весь разговор, шел и впервые за этот бесконечно долгий день улыбался.

– Лыбу давит, – прошептал Витька. – Видать, заразился.

– Как же теперь в школу ходить? – ужаснулся Илья Сергеич. – Карантин устроят, – авторитетно заявил Ванька.

Вернувшись от дураков, Митя, едва ли не впервые за свою деревенскую жизнь, как-то незаметно превратившуюся в безмятежные летние каникулы, задумался об истории. Неожиданный разговор с Сарой и еще более неожиданная стычка с бедной Настей втолкнули его обратно в наезженную колею безотрадных мыслей о прошлом, будущем и о том, что делать ему, Мите, торчащему коломенской верстой на пересечении обоих этих кошмаров: ведомого и неведомого.

История началась для него в раннем детстве – как нечто очень личное, жуткое и вместе с тем захватывающее. Митя рос в домашнем заточении, во двор его не выпускали, боясь, что он свяжется со шпаной. За ручку с бабушкой или с одной из ее компаньонокон чинно вышагивал по аллеям городского парка, закутанный в сто одежек даже в самую теплынь. Необходимую растущему организму дозу страха, которую его ровесники получали, заглядывая в подвалы и канализационные люки, где обитали крысы-мутантыи червяки-людоеды,Митя черпал из разговоров взрослых.

А они, собираясь за чаем на просторной профессорской кухне, либо с пеной у рта спорили о непонятных словах – которые за сходство в окончании маленький Митя про себя называл «клизмами», – либо предавались воспоминаниям.

Вот эти-то рассказы окружавших его ученых старушек и стали для Мити аналогом страшных историй про гроб на колесиках и красную простыню, которыми в его возрасте упивались свободные уличныедети.

Митя тогда не знал, что события, описываемые бабушкиными подругами, имеют реальные причины и объяснения, и воспринимал их как чистый беспримесный ужас, черную воронку смерча, сметающего все на своем пути.

Потом, изучая историю, он выяснил научные названия этих детских кошмаров, привык упаковывать волчью жуть жизни в безопасные термины, но в глубине души всегда знал, что его изначальное, первобытное впечатление было единственно верным.

Величественная Римма Львовна с огромными, как у кобылы Маруси, горестными глазами рассказывала, что родная мать скинула ее ночью с поезда, который шел куда-то, где потом всех убили. А маленькую Римму подобрали крестьяне, и она прожила у них на чердаке два года, ни разу не спустившись вниз. Так что потом ей пришлось заново учиться ходить.

Услышав эту историю, Митя стал панически бояться поездов, а поскольку ездить на них ему все равно не приходилось, перенес свой страх на трамваи.

Бабушкина двоюродная сестра Лидочка, иногда приезжавшая из Ленинграда, однажды за обедом принялась вспоминать, как ее маме, работавшей в Военно-медицинской академии, выдали подопытного кролика, которого они всей семьей съели несколько раз: сначала самого кролика, а затем его вываренные толченые кости.

После этого шестилетний Митя сделался, как выражалась бабушка, припадочным вегетарианцем, то есть начинал биться в конвульсиях от одного только запаха мяса.

Та же Лидочка, выгуливая его в парке, рассказала, как мама хотела отправить ее куда-то на барже, битком набитой другими детьми. Но в последний момент передумала, заплакала, и баржа уплыла без Лиды. Тут начался обстрел, они спрятались в каких-то ящиках, а когда вылезли, увидели, что баржи нигде нет, а по воде плывут белые панамки.

Митя слушал и понимал, что в мире безраздельно царит некая злая стихия, от которой невозможно укрыться. И ждал, тихонько подвывая от ужаса, когда она ворвется в обманчивый покой их профессорской квартиры.

Его первый кошмарный сон был навеян бабушкиным воспоминанием. Мите приснилось, будто глубокой ночью к ним в дом вломились двуногие черные львы в шапках с кокардами. Вломились и хозяйничают как хотят: вытряхивают бумаги из ящиков стола, скидывают с полок книги, ходят сапогами по прадедушкиным рукописям. А бабушка, обычно такая властная и громкая, сидит на детском стульчике в углу и не смеет пикнуть.

Вскоре после этого Митю, по совету домашнего доктора Соломона, отдали в подготовительную группу детского сада. Но ожидаемого терапевтического эффекта от общения со сверстниками он получить не успел.