А выписки из жалоб и доносов – это уже настоящий Зощенко: «Ввиду чего потерял свое здоровье и ходил на костылях». Или так: «Дискредитировал перед массой граждан, употребляя ругательские слова».

Бывают книги, прочитав которые, хочется познакомиться с теми, кто их писал. «Все мы из одной деревни» – как раз такая книга. Поэтому вскоре я уже еду на перекладных из Воронежа в райцентр с женским именем Анна, и дальше по пустым проселочным дорогам – до поворота на Новый Курлак.

Здание, с которого начинается деревня, – и есть школа. Рядом с ней несколько человек пропалывают картофельные грядки. Увидев меня, они выпрямляются и долго смотрят вслед, прикрывшись ладонями от солнца.

В школе, по-летнему пустой и тихой, я знакомлюсь с руководителем школьного краеведческого общества Николаем Александровичем Макаровым, чьи воспитанники год за годом пишут человеческую историю Нового Курлака. Это молодой, застенчивый и какой-то пронзительно интеллигентный человек.

Первое, о чем он мне рассказывает, еще сам не остыв от впечатления: на днях сотрудникам «Мемориала», собиравшим в Новом Курлаке устные истории раскулаченных, удалось «разговорить» одну женщину.

– Мы всю жизнь прожили с ней рядом – и ничего не знали. А тут она впервые решилась заговорить об этом вслух. Надо было видеть ее лицо после. Какое потрясение и облегчение… Однажды в Воронежском архиве мы с ребятами оказались свидетелями такой же встречи человека с прошлым. При нас одной старушке принесли дело ее расстрелянного отца. И когда она увидела его подпись, у нее хлынули слезы прямо на этот пожелтевший листок.

Николай Макаров помогает своим ученикам лично, иногда через боль, пережить прошлое. Десятиклассница Марина Борзакова, в этом году писавшая работу о Большом терроре, признается, что до сих пор никак не может придти в себя: все «ходит и думает».

Позже, когда меня поведут показывать памятник жертвам репрессий, сложенный из красных кирпичей во дворе школы (больше нигде поставить его не разрешили), я увижу, что в списке расстрелянных жителей Нового Курлака дважды повторяется фамилия Борзаков.

С Мариной у нас был такой разговор:

– Как ты думаешь, может ли это повториться? – осторожно спросила я ее.

– Нет, что вы! – испугалась Марина и вскинула на меня огромные голубые глазища. – Нет, невозможно!

– Почему?

– Потому что такого не должно быть! Никогда.

В следующем учебном году тема школьных исследований будет эмоционально не такая тяжелая, но тоже наводящая на невеселые мысли.

– Недавно шел в полях, – говорит Макаров. – И взгляд упал на развалины бывшего молочного комплекса. У нас в Курлаке его называли БАМ. Тоже была своего рода стройка века. А теперь – все заросло крапивой. Так пришла тема: «Новокурлакские руины социализма». Их у нас много, как везде.

– Идешь по улице и видишь, что всё разваливается и зарастает. Как после войны, – подхватывает Маринина одноклассница Даша. – И перестаешь надеяться. Да у нас все уже давно перестали.

Даша родом из Старого Курлака, что от Нового – через речку Битюг (видела в школе трогательный стенд «Родное Прибитюжье»). Тамошнюю школу закрыли в прошлом году: оптимизировали. После этого из села разбежался последний народ, остались одни старухи. А заколоченное здание бывшей школы так стремительно обветшало, что его, как печально шутит Николай Макаров, смело можно включать в исследование о руинах социализма. С той лишь оговоркой, что это уже руины капитализма.

Такая же участь с года на год ждет и Новокурлакскую школу. И об этом здесь знают все – от директора до единственного первоклассника Василия. Знают и говорят спокойно – как о чем-то неизбежном.

– Это закономерно, – с отстраненностью историка рассуждает Макаров. – Технический прогресс делает деревню ненужной. Смысл сельской жизни – земледелие. А сейчас машина, управляемая одним человеком, легко выполняет объем работы, с которым раньше едва справлялась целая деревня.

Но когда мы попадаем в школьный краеведческий музей, стоический настрой Николая Александровича сменяется пронзительной грустью. Бережно, любовно и обреченно рассказывает он про каждый экспонат. И пыльные лапти с тусклыми самоварами, в которых посторонний равнодушный взгляд не увидит ничего примечательного, оживают, обрастая маленькими и неповторимыми человеческими историями.

– Вот свечной фонарь, – повествует Макаров. – Его подарила прабабушка нашей выпускницы. Когда немцы отступали от Воронежа, они зашли к ней переночевать. А у нее на стене – портрет Сталина и карикатура на Гитлера. Не успела убрать. Она уже приготовилась к самому худшему, но немцы знаками стали показывать, что, мол, этим двоим и надо бы воевать между собою, а нам с вами делить нечего. Уходя, подарили свечной фонарь. В знак дружбы. И в благодарность за ночлег…

– Эту икону жительница Нового Курлака принесла прямо из Иерусалима, – продолжает он. – В 1890 году ходила туда пешком по обету. Потом ее внук, желая исправить оценку по географии, подарил икону в школьный музей. Когда вырос, конечно же, спохватился. Но уже поздно: экспонат есть экспонат…