– Откуда есть пошла? Куда мчишься?

– Ниоткуда, – отвечает. – В тартарары.

Один умный человек написал статью. О том, что Россия – это океан, Русский Тихий, в котором есть редкие островки – города. Любопытный образ.

Чувствуется, однако, что писал человек этому океану посторонний, смотрящий на него с высокой палубы лайнера. Образованность и культура не позволяют ему погрузиться в океан, взгляд скользит по поверхности, где блещет солнце и всё лучезарно.

Мне кажется, об океане больше знают глубоководные рыбы, чем пассажиры лайнера. Другое дело, что рыбы неспособны ему удивляться и не могут о нем рассказать.

Взгляд образованных людей, пускающихся в путешествие по Русскому Тихому, надежно защищен перфорацией, сквозь которую изредка, в строго отведенном месте, вспыхивает действительность.

Например, белую березу они увидят, так как она «вписывается в культурный контекст», а пьяного бомжа, спящего под березой, уже нет. Не попадет он в дырочку перфорации, как ни крути.

Я часто сталкиваюсь с таким взглядом. Образованные путешественники смотрят на океан сквозь непрозрачную пленку культуры. И им хорошо. Они плывут по России, на безопасном лайнере «ментальных матриц».

Я, конечно, не призываю, отбросив покров культуры, лицезреть бомжа под березой. Упаси Бог. Я о том, что с борта лайнера картина всегда будет неполной.

Так получилось, что излюбленные нашими интеллектуалами города: Ростов, Углич, Кострому, Александров, Сергиев Посад – я увидела ребенком. Когда у меня еще не было этой спасительной перфорации. И я увидела их не в «историко-культурном измерении», а просто так.

И «просто так» они были ужасны. Убогое угасание жизни. Вымирание, запустение, скука, вялость, сон, бессмысленность. Затхлое царство пивных и чебуречных. Под стенами древних кремлей.

Я воспринимала эти города не как «парадигму», а как место для жизни. Для жизни они совсем не годились. Поэтому позже я никак не могла понять, отчего умные и образованные люди с таким восторгом произносят названия, от которых на меня веяло могильным холодом и перегаром.

Культура всегда вне времени и как бы вне жизни. Конечно, выросла она из самых-самых глубин нашего океана, но потом, попав в область высоких смыслов, застыла. Как цветы каменеют, упав в ледяную реку. А океан, конечно, изменился до неузнаваемости.

И все эти прекрасные, умные путешественники плывут не по живому океану, а по волнам его памяти, по краеведческим музеям, по идеальному пространству знаков. Оно где-то далеко. Оно вне жизни.

Но в каждом маленьком городе, в затхлом царстве пивных и ДК, засыпанных желтыми листьями, все-таки существует другое измерение. И это совсем не культура. Это что-то происходящее здесь и сейчас, но другое. Растущее из сора чудо настоящего момента.

Разноцветные мыльные пузыри в костромской чебуречной.

Крошечные колокольчики, продающиеся в магазине «Рыболов» на главной площади Ростова.

Подслушанное в деревенском автобусе слово «реюшка».

Рассказ рыбака Вовы о том, как по льду Рыбинского моря на него летел корабль-призрак с прозрачными парусами…

Что это такое, в конце концов? Ведь не география же. Язык? Запечатленные в слове отношения между людьми? Но это не обязательно родина. Отношения между людьми одного языка – это и диаспора. К тому же общий язык – еще не общность: говоря на одном языке, мы почти никогда не понимаем друг друга.

Так что же? Природа? Да, но ведь это материальное. Просто привычка организма к определенному климату, глаза – к пейзажу. Как в Ярославле меня брала тоска от вялых слякотных зим и мучили покатые, умеренные берега Волги. Страшно не хватало камской высоты, разлета, уральских морозов, выбивавших дыхание из груди.

Итак, чувство родины – всего лишь привязанность к месту, где родился? Не совсем так, ведь если родился и тут же был перемещен в другой город, то родиной будет именно тот, другой.

Место детства – вот родина. Если увезен из мест детства – это катастрофа. Которую потом обезболивает иллюзия. Иллюзия географической прописки счастья, тогда как оно не в пространстве, а во времени, причем в прошлом, то есть недосягаемом.

Как я стремилась в Пермь, думая, что там – счастье. И какое это было разочарование. Потому что счастье – не где (нигде). Оно – когда. Когда-то.

Значит, тоска по родине – это тоска по детству? Как у Набокова в лучших его вещах. Дети больше привязываются к месту, где живут. Для взрослых на первый план выходит другое – то, что всегда с собой (mecum portum), нематериальное.