Результаты не замедлили сказаться и в школе, и на улице. Из беседки за пределы двора была выставлена местная шпана.

После тренировки они подкараулили меня.

— Слышь, ты что ль у инкубаторских тренер?

— Допустим.

— Да ты не трусь. Мы хотим попроситься.

— Попроситься вы, конечно, можете, но под силу ли вам расстаться с уличными привычками?

— Да, наверное. Мы, конечно. А когда надо?

— Кто сумеет день не курить и не ругаться, вечером пусть приходит.

— И только-то? Завтра ждите.

Едва их тени растворились в темноте, ко мне подошёл крепкий паренёк, детдомовский лидер.

— Что им надо?

— Просятся на занятия.

— А вы?

— А ты?

— Пусть ходят, — пожал плечами. — Мне-то что?

Помолчали, вглядываясь в светящиеся окна детского дома.

— Её спальня, — кивнул он.

— Где?

— Вон, среднее, над крышей столовой.

Он ушёл, попрощавшись.

Меня не понесли домой ноги. Поймал такси, сгонял на вокзал и вернулся с букетом белых роз.

Во всём корпусе светилось только одно окно на первом этаже у входной двери — вахтёр бодрствовал.

Никто не загородит дорогу молодца! Впрочем, это так, к слову красному. Не собирался штурмом брать детский дом, тем более девичью спальню.

По раскидистому клёну вскарабкался на крышу столовой. Какое окно? Кажется это. Присел на карниз, глянул сквозь стекло — кровати, кто-то спит. Ни черта не видно! Попробовал открыть форточку. Она подалась, но за стеклом возник силуэт в белой ночной рубашке.

— Вы кто? Вор?

— Тс-с-с. Любишь шоколад? Держи. Где Вероники Седовой кровать.

— В соседней комнате.

— В той? Этой? Ладно, спи.

Перебрался к соседнему окну. Открыл форточку — всё равно ни черта не видно. Опустил верхний шпингалет рамы. Изогнулся акробатом — поднял нижний шпингалет. Окно открылось. Уф!

Спустился с подоконника.

Луна разыгралась в небе ясном за окном. В её свете спящая Вероника была прекрасна, как… ну, нет слов. И беззащитна.

Надрывно вздохнув, положил розы на подушку рядом с любимым профилем.

— Билли, хочу её поцеловать.

— Оставь — напугаешь девочку.

— Я осторожно надену оптимизатор, и ты не дашь ей проснуться.

— Послушай, тебе мало одного инцидента — любишь девушку, добивайся, а не воруй поцелуи.

И я устыдился.

На следующий день после уроков Вероника зашла в конференц-зал на нашу репетицию. Бас-гитарист толкнул в локоть:

— Смотри.

И я увидел. Сошёл со сцены, сел в кресло соседнего ряда, облокотился о спинку.

— Здравствуй, любимая.

— Розы великолепны, спасибо. Но я хотела поговорить не о них.

— Здесь? Идём, я провожу тебя.

Мы шли знакомой дорогой, только не под руку.

— Алексей Владимирович, мне не подходит ваша версия любви — я не хочу быть женщиной, позволяющей себя любить. Я хочу любить сама, чтоб всей душой, без остатка.

— Так полюби.

— В том-то и беда, что вас я не люблю. Вижу — мучаетесь, но что могу с собой поделать? Свяжу с вами судьбу, а потом встречу человека, которого сильно-сильно полюблю, и это будет трагедией для всех.

— А если не встретишь?

— Социально необходимо выйти замуж, родить ребёнка, но ведь хочется что-то и для души. Вы понимаете меня?

— Я понимаю тебя, солнышко, и обещаю: уйду из твоей жизни, как только она наладится.

— У меня всё в порядке.

— А у Доминики?

Вероника запнулась, остановилась, впилась в меня тревожным взглядом.

— Вы знаете мою сестру? Что с ней? Где она?

— Хочу выяснить в ближайшие дни.

— Я поеду с вами.

— У тебя экзамены на носу.

— Когда вы едите?

Ещё не решил, но тут же и решился:

— Завтра.

Вероника уткнулась личиком в моё плечо:

— Вы очень хороший, Алексей Владимирович, поверьте…. Простите меня.

Не рискнул её обнять, только погладил по мягким-мягким волосам.

Назавтра поезд нёс меня в российскую Тмутаракань.

— Билли, есть здесь злой умысел? Ведь не поленился аспид в юбке везти за сотни вёрст больную девочку.