…. Через неделю строители, прибрав двор, убрались с него. Иван Павлович разрезал красную ленту, открывая яркий, как с картинки, новенький спортзал в цокольном помещении, уставленный отнюдь не самодельными тренажёрами.

— Занимайтесь, — напутствовал директор. — Растите смелыми и сильными.

На Веронике было синее платьишко. Я стоял в толпе воспитателей и не спускал с неё глаз. Потом это видение преследовало всю ночь — кромка синего платья и колени под ней. Господи! Ведь я их целовал. Они помнят мои губы. Как же мне прожить без них? Надо бежать, бежать на край земли. От себя, от неё, от этих наваждений. Надо ехать к Доминике. Бросить всё и заняться поисками затерявшейся сестрички.

Бросить всё не предоставлялось возможным — увяз в общественных делах.

Во-первых, ВИА. Ребята настаивали на ежедневных репетициях.

— Вы как хотите, — сказал, — могу только через день. Ну, и выходной само собой.

— Ну, а мы каждый день. Верно, ребята? — это бас-гитарист мажорил. — Вот только что с репертуаром?

— Думаю, исполнять всю современную попсу — люди ж танцевать захотят.

— Когда мы её разучим — времени-то с гулькин нос? — ужаснулся ударник.

— А для торжественной части пару-тройку своих произведений. У кого что получится.

— Ну, это ты, Алексей, загнул: никто из нас музыки не пишет, — покачал головой солист-гитарист и прошёлся по струнам.

— И стихов, — поддакнул бас-гитарист и тоже пробежался по струнам.

— Можно репом попробовать, — подал голос виртуоз синтезатора, и его инструмент запел.

— Знаете, что это? — вскинул кулак над головой, на запястье сверкнул серебряный браслет. — Магнитный корректор музыкального слуха и голоса. Вот сейчас мы этим и займёмся. Кто первый желает?

Ребята переглянулись, пожали плечами.

— Ну, давайте я, — вызвался ударник.

Нацепил ему оптимизатор на запястье.

— Подключайся, когда поймёшь, что я играю.

Ещё до первой паузы ударные инструменты догнали мою гитару и влились в общий звуковой фон. Я запел, и через минуту барабанщик вклинился вторым голосом.

А потом послышалась фальш. Оглянулся — очарованные гитаристы пытаются импровизировать скорее по наитию, чем слуху. Поморщился, жестом показал — цепляйте оптимизатор, потом подключайтесь.

По моим расчётам последний урок в школе должен закончиться.

— А что, ребята, вдарим по высоким нотам?

И мы вдарили.

Все, кто остался к тому часу в школьных чертогах, сыпанули в конференц-зал. Потому что на его сцене дебютировал квартет музыкантов ни голосами, ни виртуозностью игры ничуть не уступающий знаменитой на весь мир ливерпульской четвёрке.

С того дня на наших репетициях зал не пустовал — сбегались ученики, приходили учителя, заглядывали уборщицы. Все были, кроме той, ради которой всё это затевалось. С угрозами явилась директриса:

— Я вас запру куда-нибудь — в подвал или на чердак.

— Зачем?

— Вы срываете учебный процесс.

Разве поспоришь? Я подмигнул ребятам и спустился со сцены. Римма Васильевна в позе Наполеона на Поклонной горе ждала меня в проходе. А за моей спиной…. После инструментального вступления квартет хорошо поставленных голосов выдал:

— Когда уйдём со школьного двора

Под звуки нестареющего вальса….

Разбитый наголову Наполеон захлюпал носом, промокнул глаза платочком и опустился в кресло.

А со сцены:

— Ты сидишь за партой третьей,

У окна сидишь в сторонке

И на целом белом свете

Нет другой такой девчонки….

На улице зажглись фонари, когда я провожал Римму Васильевну домой.

— Что у вас произошло с Вероникой Седовой?

Сказать правду? Никогда! Стыд какой! Лучше язык проглочу.

— Я беседовала с ней. Что ж вы, Алексей Владимирович? Ай-яй-яй! Не положено нам, по этике преподавательской, по морали педагогической, по нравственности человеческой.

Голова моя в плечах утонула. Господи! Бросить всё? Сорваться? Убежать в свою одинокую, бесприютную реальность?

— Но какая девочка! Я ведь с ней как мать пыталась говорить. А она: нет, нет и нет — с Алексеем Владимировичем не могу общаться. В чем причина, спрашиваю. А она: он в меня влюблён. С чего взяла? Он сам, говорит, признался, замуж звал. Что ж вы, дорогой наш аспирант?

Страх разоблачения отпустил сердце. И нахлынули чувства.

— Да, люблю я её, люблю, — ударил в грудь кулаком. Весьма гулко.