— Ты составлял? Переделаешь, и пока не отгрузишь в Н-ск оплаченный объём, ни одного вагона на сторону. Понял?

— Думаете, всё так просто: сказал — и сделали?

Сёма Флотский встал не спеша, подошёл вразвалочку и треснул Генеберга по скуле. Тот упал, обрушив на себя полку с кубками.

— Вставай, пинать буду.

Начальник сбыта поднялся, зажимая скулу, потом, обнаружив кровь на пальцах, прижал к разбитой губе белоснежный платочек. Сёма не спеша вернулся на место.

— Переделаешь график отгрузки?

— Вы посмотрите, чья подпись стоит вверху — "Утверждаю"?

— Ты за себя отвечай — с твоим директором поговорим позже. Переделаешь?

— Да.

— Завтра до обеда?

— Да.

— А утром, нет прямо сейчас — у вас ведь круглосуточная погрузка? — дашь команду отгружать на Н-ск.

— Это невозможно.

Я взглянул на Сёму. Сёма оторвал зад. Генеберг зачастил:

— Вы не поняли — уголь грузится в вагоны круглосуточно, а документы на отправку оформляются в конторе. Так что, только утром….

— Ну, хорошо, иди, умойся, тебя отвезут.

Утром сидел в приёмной, когда Генеберг прошмыгнул в свой кабинет.

— Можно пройти? — я секретарше.

Она впорхнула, выпорхнула:

— Александр Моисеевич просят.

Я вошёл и скромненько присел к окну.

Генеберг проводил селекторное совещание.

— Сколько у нас гружёных вагонов на площадке? Отправляйте на станцию. Документы оформляйте на Н-скую ГРЭС.

Походочкой гейши просеменила Юля, внеся в кабинет поднос с ароматным кофе. И даже после этого, не пересел к столу — примостил чашку на подоконник.

Генеберг старался не смотреть в мою сторону, но это плохо получалось.

— Плановый отдел, переделать месячный график отгрузки. С сегодняшнего дня вся продукция в адрес Н-ской ГРЭС в объёме поступившей предоплаты. Новый график мне на стол не позднее одиннадцати часов.

Когда бумагу принесли, Генеберг положил её в папку, поднялся из-за стола.

— Ну, я к директору. Подпишет ли?

Я выбрался из своего угла.

— А вы шепните ему на ухо, как тяжёл кулак у Сёмы Флотского.

Перебрался в приёмную и тихонечко сидел там, пока не вернулся начальник сбыта с утверждённым графиком.

— Юлечка, откатай ксерокопию, — и Генебергу. — Приятно было познакомиться.

Он без воодушевления потискал мою пятерню.

Следующую неделю мотался между участком погрузки, заводоуправлением, где оформляли документы на отправку, и железнодорожной станцией.

Билли подначивал:

— Тебе бы кожаную куртку и маузер в кобуре — вылитый комиссар времён Гражданской войны. К чему вся эта суета?

— Хочу понять механизм торможения, чтобы запустить вечный двигатель производства.

— А мне сдаётся, твоё присутствие здесь сродни участию микроскопа в забивании гвоздей.

На пятый день нашего знакомства начальник участка погрузки Михалыч недобро осклабился:

— Всё, амба, не нужны больше вагоны — горняки забастовали.

— Как забастовали?

— В разрез не пошли, сидят в ДК, стучат касками, требуют зарплату.

Я во Дворец. На сцене за столом под красной скатертью один мужик сидит и всем кивает. Ораторы кричат с мест, перебивая. Не собрание — душу отводят, выплёскивая накопившееся.

Я к трибуне. Постучал ногтем в микрофон — отключен.

К мужику:

— Успокойте народ — говорить буду. Я представитель президента Гладышев.

Я сел, он подскочил, стал требовать тишины. Озвучил мою фамилию и про президента что-то сказал.

Шум не утих. Наоборот окреп и вырос в многоголосый рёв:

— Ди-рек-то-ра! Ди-рек-то-ра! Ди-….

Мужик сел за стол, пожал плечами.

Звякнул Флотскому:

— Сёма, пособляй. Директора разреза за шкварник и в ДК.

Примерно через час два дюжих молодца выволокли на сцену упирающегося коротышечку, поставили перед народом. Шум стих. Чей-то голос:

— Когда зарплату отдадите — жить не на что?

Гул прокатился по залу и стих, как волна, у директорских ног.

— Нет денег.

Лучше бы он соврал. От взрыва ярости содрогнулись стены, огромная люстра качнулась под потолком. На сцену полетели знаменитые шахтёрские каски. Директор кинулся на утёк, но я поймал его за шиворот и водрузил на прежнее место. Поднял руку, требуя тишины. Каски всё летели на сцену, и одна попала полурослику в колено — бедняга согнулся. Встряхнул его за шиворот и заставил выпрямиться. Наверное, это комично выглядело со стороны — в зале прокатился смешок. Каски кончались, и началось смехотворение. Люди указывали пальцем на незадачливого руководителя и хватались за животы. Зал был настолько мал, или толпа столь многочисленна, что и хохот казался оглушительным.