Я не спешил о промыслах, хотя мгновенный наш контакт рукопожатий мне многое сказал о добропорядочности Михаила. Я не спешил, сканируя его мозги.

— Земель немало повидал — бывал и в Палестине. Купался в Иордани. Россию вдоль и поперёк пересекал. А в колумбийской сельве удивительных людей встречал….

И на немой вопрос в глазах протоиерея:

— Веру ищу, святой отец. Она мне кажется жар-птицей, что манит и зовёт, но в руки не идёт.

— Во истину не там искали, — протоиерей снисходительно кивнул. — Вам надо в монастырь, в послушники — в труде, молитвах, чтении церковных книг однажды откровенье явится.

Я покривился удручённо:

— Увы, как говорится, горе от ума. Окончил университет и знаю всё об эволюции Земли. Но только мне наука объяснить не может тот факт, что разговаривал однажды с душой недавно умершего человека. Может, вы?

— Так-так, вот это интересно! — настоятель легонечко похлопал по моему предплечью. — Идёмте-ка в беседку, там за чайком мне всё поведаете откровенно.

Протоиерей, присев, взял девочку за плечики:

— Фенечка, беги к тётке Глафире, скажи, чтоб вскипятила самовар и нам в беседочке накрыла. Всё поняла?

Малышка покивала.

Поп, поцеловав, перекрестил её чело:

— Умничка, беги.

Михаил, глядя ей вслед:

— Убогая сиротка, с тёткой живёт, а тётка пьёт. Сюда приходят помолиться и мне помочь.

— Не учится?

— Да где ей.

В беседке на столе фаянсовое блюдо — в нём пирамидой яблоки.

— Угощайтесь.

— Райские плоды?

Мы присели на скамью.

— Поведайте историю свою.

Я рассказал о встрече с Евой.

Пришла Глафира с самоваром — высокая, худая женщина с измученным лицом. Следом Фенечка несла чашки на подносе, вазочки со сладостями и печеньем. Отец Михаил, погладив её по голове, угостил конфетой.

Макая в мёд печенье, мы пили чай. Протоиерей молчал. Он словно проглотил язык, услышав мой рассказ о потонувшей деве. На самом деле — я заглянул ему под шевелюру — он совершал мыслительный процесс, пытаясь разгадать, кто перед ним — блаженный или шарлатан. Ну, пусть себе — мешать не буду.

Отставив чашку, поманил Маркизу.

— Собака как воспитана у вас, — ожил протоиерей, — лежит себе тихонько у порога, и никаких гвоздей.

— Хороший пёс и настоящий друг — в пути ко мне прибился.

— Их покормить Глафире я скажу.

— Не стоит суеты — поверьте, не голодны.

И снова пауза надолго.

Глядя на мои ладони, ласкавшие Маркизу, протоиерей спросил:

— И больше вам общаться не доводилось с душой, покинувшей останки человека?

— С той встречи — нет. Да и желанья нету.

Поп покивал ответу.

— Мне завтра отпеванье предстоит, в одиннадцать часов. Вы можете принять участие, и если что увидите, потом расскажите. Согласны?

Я согласился.

— До завтра есть, где ночку перемочь?

И на моё пожатие плечами:

— Так оставайтесь здесь — погода нынче благодать. В углу двора сторожка есть — там сторож обитает. Вот я ему скажу, чтоб вам сюда принёс постель.

Ушёл протоиерей, а после заката солнца явился сторож Степан Василич, принёс подушку ватную и байковое одеяло.

Присел на порог беседки, Саиду холку потрепал:

— Хороший пёс, мне бы такого.

— Вы не поверите — чуть больше года минуло с тех пор, как эту псину утопить хотели хозяева.

Сторож сунул сигаретку в рот и прикурил.

— Жестоки люди. А почему?

И сам ответил:

— От страха. Боятся смерти, голода и нищеты. Кабы у всех достаток был, тогда и рай бы наступил.

На моё молчание:

— А вы ложитесь — я всю ночь могу болтать.

Лёг, как было велено, укутавшись в одеяло, под голову подушку. А потом сказал:

— Достаток — относительная вещь. Люди в погоне за золотым тельцом готовы жертвовать друзьями, близкими, здоровьем, самой жизнью. И лишь на смертном одре вдруг понимают, что ничего в итоге не достигли. Огромный в банке счёт? На кой он ляд, коли наследники ждут, не дождутся, когда концы отдашь. Бюст бронзовый при жизни поставили в родном селе? Жди — переплавят. Потом немало найдётся в чужом дерьме охотников поковыряться — не рад будешь и славе. Такая человеческая суть — где слава, там и зависть. А те, кто на вершине власти, несчастнее других — им надо позабыть про дружбу и любовь, им даже родственники врут.