— Увы, Создатель, нет.

— И нет контактов с гуманоидами?

— Нет.

Я помолчал, о дочери печалясь.

— Как нашёл меня?

— Скажу, не сразу. Но, слава Богу!

Как долго он копается в мозгу, а мне приспичило болтать.

— Билли, я в тему влез, в которой очень неуместно меня Создателем считать, и называть.

— Что такое?

— А ты ещё не понял, над чем работают мозги?

— Тут всего…. Над чем?

— Я души умерших умею различать, общаться с ними, понимать.

— Опять за старое. Часом не тронулся в отсутствии меня?

— Вот и проверим — мне скоро рандеву с такою предстоит. Ты взглянешь на неё через мои глаза, послушаешь ушами, поговоришь….

— Ну, хорошо, не будем пустословить — увидим и решим.

— Но, Билли, суть эксперимента в том, что встретиться хочу с Создателем, который жизнь дарует.

— Ты знаешь, с сумасшедшими не спорят, и я не буду. Для чего?

— Чтоб убедиться, что он есть.

— И только то? Не проще просто верить?

— Когда увидишь все способности мои, поймёшь — болезни вижу я насквозь, умею исцелять. Лишь жизней прерванные нити не могу связать. А ты не научился?

— На всех есть клеточная база данных — клонируем внезапно умерших землян.

— Но это ведь совсем другие люди. Кстати, с Костиком ошибся ты. Теперь я понял: не память генную он потерял, а душу. Сознание спаслось в оптимизаторе, и без души он зомби был. Вот суть жестокости его.

— Пусть будет версия — в неё поверю, когда увижу то, что видишь ты. И всё-таки скажи, зачем во лбу стекляшка у тебя — она ведь нервными окончаниями оплетена. Ты сам не зомби, друг, не биоробот?

— Ты смотри, смотри — не всему, что имею и умею, могу дать объяснение….

Шесть дней мы с Билли ворковали — я, в беседке лёжа, закутавшись в одеяло, он, ковыряясь в моём мозгу.

Во мне участие приняли.

Отец Михаил:

— Вы не заболели часом — всё лежите и лежите? Давайте доктора я позову.

— Не надо, всё в порядке у меня. Лишь ностальгия, но она сама пройдёт — дайте срок.

Степан Василич подтвердил:

— К ним человек намедни приходил, подарок приносил.

Фенечка книжку принесла:

— Послушаешь меня?

— Да-да, конечно же, дитя.

И Билли:

— Послушай, друг, и ты. Эту девочку я излечил от немоты.

— Ты многого достиг в развитии ума — тобой горжусь и кой чему учусь.

— То отличительная твоя черта — красть знания.

— Знакомо мне твоё брюзжание….

Шесть дней прошло — условленное время подошло.

Пред полночью Василича я попросил, храм отворить и в нём меня закрыть до самого утра.

Звеня ключами, он ворчал:

— Что за блажь? Ну, были б вы Хомой, а в церкви панночка лежала….

Полная луна сияла сквозь витражи окон. Под сводом гулко звучали мои шаги.

— В чём-то сторож прав, — Билли сказал. — Насчёт блажи….

— Помолчи. До полночи далёко?

— Хватит времени в дверь постучать или окно разбить, чтоб сторож прибежал.

— Ты трусишь?

— Мне чего бояться? Дрожь чувствую в тебе.

— Страх неизвестности в крови у человека.

— Полночь. Где панночка твоя?

— Да вот она.

С иконы Богородицы спускался силуэт….

Эпилог

Не пишется. Голова болит. Известно, муки творчества обезболиванию не поддаются — вот и болит. Хотя причём тут голова? Не пишется потому, что не читается, не публикуется, не нужно никому. Казалось бы, о вернувшихся из загробья мертвецах, ну, чем не повесть? Её бы на сценарий положить и фильм поставить — все голливудские шедевры отдохнут.

Напечатала районная газета, знакомые поздравили. Где гонорар? Я спрашиваю, за что трудился? За сомнительную славу? В толпе недавно услыхал:

— Тот Гладышев писал, что в райкоме партии работал, а после так никем не стал?

А кем я должен стать? Олигархом? Воровским авторитетом? Надыбать хоть какой-нибудь себе колхоз или заводишко при приватизации?

Ну да, я сторож школьный. И ещё бумагомаратель не нужный никому. Сижу и мучаюсь в пустующей тиши, чтоб утром встать в учительской с дивана и побрести искать работу. А к ночи вновь вернуться школу сторожить, но, по сути, в ней жить — поскольку нет у меня жилья.