Ударившись головой, агент Груздь отлетел назад. Он рухнул на стол, с которого хоть и удивленные до крайней степени, но все же не потерявшие бдительности поэты успели убрать открытую полуторалитровую бутылку с пивом. Сознание Жоржика погасло, словно перегоревшая лампочка, там же, на столе.

– Явление хлюста народу, – изрек Мамонт, отхлебнув пиво прямо из горлышка.

Он встал, подошел к дыре на обоях, оторвал болтающийся кусок и, отодвинув зеркало, заглянул в кабинет Груздева.

– Говорил же вам, что он фээсбэшник. У него на лбу бегущей строкой и большими буквами «мент» написано. Помогите болезного оттащить на диван.

На диван долговязый агент Груздь поместился с трудом, ноги свисали со спинки.

Устроив психотерапевта, компания вернулась к столу. Активисты ОПы: Саня Пушкин, тридцатишестилетний художник, и Эдуард Дантес, певец, композитор и лидер панк-рок-группы «Обские черти», заявились часа два назад. Зашли они, чтобы поддержать Мамонта и, ввиду намечавшегося затяжного дождя, нести вахту в библиотеке. Ведра и тазы уже стояли на своих местах, под желтыми пятнами на потолке. Во время дождя оттуда лились потоки воды, и порой приходилось выстраиваться в цепочку, передавая емкости, полные дождевой воды из рук в руки. Вода выплескивалась из окна прямо на улицу.

Мамонт прошел к столу, налил себе пива, залпом выпил. Художник Саша Пушкин, стройный блондин с лицом, которое так и просилось на икону, пить отказался, настроение у него было отличное, душа пела, хотелось нарисовать что-то прекрасное, романтичное и нежное. Он мотнул головой, отбрасывая с лица длинную светлую челку, взял карандаш, подобрал с пола тетрадный лист. Сделал несколько штрихов, потом рука стала двигаться быстрее, мелькая над рисунком с легкостью бабочки.

– Впечатлился ты китайскими лосинами, – хохотнул Дальский, увидев знакомое рыло демоницы из шкафа.

О черте, вылезшем из шкафа, знали все. Анархист и комсомольцы рассказывали каждому встречному о том, что даже черти объявляют протест капитализму. По их словам, явление черта из шкафа – это первый признак грядущей революции. Виктор Веков, человек авторитетный, подтверждал случившееся, давая каждому спрашивающему очень точный и красочный портрет демоницы. Почему-то китайские лосины на него произвели неизгладимое впечатление. К вечеру выражение Дальского «сильно китайские лосины» стало крылатым.

– Странный домик, – медленно потягивая пиво, сказал третий член теплой компании, Эдик Дантес. – Как-то ночью иду, а в коридоре на корточках сидит мужик, в фуфайке, с папироской. Блин, был трезвый как стеклышко.

– Мужик был трезвый? – уточнил Саша.

– Я трезвый. Спросил время, он мне ответил. Я было к лестнице, а потом думаю, стрельну сигаретку. Повернулся – коридор пуст, нет никого, а дымом воняет. Вот куда делся? В подвал провалился? И эта дама в белом пеньюаре…

– Ну дамы тебя любят, даже призрачные, – усмехнулся Пушкин, не отрываясь от рисунка. – Только увидят нашего Эдичку, сразу до нижнего белья раздеваются!

Дантес ухмыльнулся, тряхнул длинными, ниже лопаток, волосами, в зеленых глазах заплясали бесенята. Он достал из кармана резинку, собрал волосы в хвост и, надев шляпу, подмигнул друзьям:

– Любовью очаровано привидение, спешит увидеться со мной ночами, – он рассмеялся и добавил: – А если серьезно, то как объяснить эти явления?

– А никак не объясняй, принимай как данность. А если не в жилу, то полено поцелуй, – смеясь, посоветовал Дальский.

Дама в белом пеньюаре была одним из постоянных призраков, которые дружно пугали случайных посетителей кабинета номер тринадцать, рискнувших остаться на ночь после шумной вечеринки по поводу чьей-нибудь вышедшей книги или с успехом проведенной выставки. «Дамой» привидение окрестил романтичный Пушкин. На самом деле призрачная женщина была дородной, при жизни наверняка страдала лишним весом, а «пеньюар», скорее, смахивал на обыкновенную ситцевую ночную рубаху с достающим до пола подолом, глухим воротом и длинными рукавами. Лицо у полупрозрачной женщины было простым, привлекательным и испуганным. Видели ее многие, однако ни приглашенный батюшка, ни знакомый с поэтами экстрасенс не могли изгнать это тихое привидение из дома. Экстрасенс оставил поэтам осиновое полено и наказал каждый раз, дабы очиститься после встречи с призраком, прикладываться к нему губами. Целовать для полного очищения рекомендовал трижды, а для усиления защитного поля три раза по три. Поэты полено не выбрасывали, отпуская шуточки по поводу полученных рекомендаций.

– Привидится же такое, – вздохнул Саша Пушкин и, закончив набросок, сильно ткнул карандашом в кончик рыла.

– Оу-у-у-у-у-у-у… – раздалось в кабинете потустороннее вытье. Так мог выть только большой и очень злобный зверь.

Саша Пушкин не помнил, как вылетел из кабинета. Эдик выскочил за дверь следом за ним, а Дальский, спокойно поставив бутылку с пивом на стол, взял в руки небольшой нож, которым художник только что затачивал карандаш. Он повертел его в руках, разглядывая, потом озорно улыбнулся. Экономист достал со шкафа полено, отрезал полоску коры, заострил один краешек и, ткнув в нарисованную морду демоницы, провел линию прямо в центре пятачка, разорвав тетрадный лист. Спроси его сейчас, зачем он это сделал, Мамонт вряд ли бы ответил. Сказал бы свое фирменное: «Шутка такая веселая» – и ухмыльнулся в усы. Собственно, он и ухмылялся, слушая утробный, полный боли и бессильной злобы вой, повторившийся после его манипуляций с рисунком. Дальский пожалел, что рядом только бессознательный Груздев и оценить настолько «веселую» шутку некому.

Он не знал, что в соседнем кабинете Грета Сайбель услышала вой демоницы. Тонкие руки агента Блондинки покрылись пупырышками, лицо так перекосила гримаса страха, что Грета, взглянув в зеркало, снова не узнала свое отражение.

И здесь, и там

Зайдя в сестринскую, демоница раскрыла ридикюль, достала баночку с угольной пылью и подошла к зеркалу припудрить рыльце. Она впервые смотрела на себя с удовольствием, представляя, как вся индустрия красоты будет работать на нее.