Когда я спешил на кухню, слова эти («Любви преграды нет, но мертвого она не оживит») вернулись ко мне с уроков английской литературы, вместе с именем поэтессы Эмили Дикинсон[63]. Она так часто писала, чтобы успокоить сердце, но эти слова рвали мое.

Торопясь на кухню, я поэтессе не верил. Знал, любовь моя настолько сильна, что способна на все, даже на то, чтобы вернуть любимую из мира мертвых, пусть Дикинсон утверждала обратное.

Я не сомневался: если найду Лорри мертвой, оживлю ее усилием воли, потому что не желал расставаться с ней, приникну губами к ее губам и волью в нее часть своей жизни.

Хотя я знал, что это безумие — верить в собственную способность воскрешать мертвых, какая-то моя часть не сомневалась, что безумием тут и не пахнет, иначе я бы просто завыл от бессилия.

На кухне я понял, что каждое мгновение дорого и действовать нужно не только быстро, но и предельно рационально. Только так мои усилия могли не пропасть даром.

Прежде всего, обегая разломанный стул, я метнулся к телефонному аппарату. Трубка едва не выскользнула из моей мокрой от пота руки, но я удержал ее, набрал 911, и два гудка показались мне вечностью.

Диспетчер полиции сняла трубку на третьем гудке, и я узнал голос: Денис Диборн. Когда-то давным-давно я дважды приглашал ее на свидание. И мы оба поняли, что тратить время на третье нет никакого смысла.

Голос мой осип, дрожал от волнения.

— Денис это Джимми Ток, моя жена ранена, у нее тяжелое пулевое ранение, нам нужна «Скорая помощь», пожалуйста, очень быстро, пожалуйста.

Понимая, что наш адрес появился на дисплее компьютера Денис, как только она взяла трубку, я не стал диктовать его, бросил трубку, которая закачалась на шнуре, стукаясь о стену.

Я опустился на колени рядом с Лорри, в ее кровь. Такую идеальную и бледную красоту обычно можно найти только в скульптурах, высеченных из белоснежного мрамора.

Пуля или пули попали ей в живот.

Она лежала с закрытыми глазами. Под веками я не замечал никакого движения.

Приложив пальцы к шее, я пытался нащупать пульс, боясь самого худшего, но нет, нашел, быстрый и слабый. Сердце продолжало биться.

Из моей груди вырвалось рыдание, второе, но тут и осознал, что она, даже без сознания, может услышать меня и испугаться моего горя. Ради нее я сдержался и, пусть у меня разрывалась душа, позволил себе лишь часто и хрипло дышать.

Я коснулся ее лица, шеи. Кожа холодная, влажная на ощупь.

Шок.

Мой шок был чисто эмоциональный, разума и сердца, она же страдала от шока физиологического, вызванного болью и потерей крови. И умереть могла не от ран, а именно от шока.

Лежала она на спине, в положении, идеальном для лечения.

Сложив в несколько раз кухонное полотенце, к подложил eго ей под голову, лишь для того, чтобы голова не лежала на полу. Поднимать-то следовало ноги.

Взяв с полки несколько поваренных книг, я сделал из них подставку и осторожно поднял ее ступни на десять дюймов.

Помимо кровотечения, не меньшую опасность в ее состоянии представляла собой потеря тепла. Мне требовались одеяла, но я не решался оставить ее, чтобы принести их со второго этажа.

Если она умирала, я не мог позволить ей умереть в одиночестве.

Я метнулся в комнату-прачечную, которую мы использовали и как раздевалку. Сорвал с крючков шубы.

Вернувшись на кухню, укрыл ее. Моей шубой и ее. Шубками Энни, Люси, Энди.

Лег рядом, не обращая внимания на кровь, прижался всем телом, чтобы передать ей свое тепло.

Когда послышался вой приближающейся сирены, вновь прикоснулся к шее. Пульс не стал сильнее, но я заверил себя, что он не стал и слабее, хотя и знал, что лгу себе.

Потом начал шептать в ее миниатюрное ушко, надеясь, что она крепко ухватится за мой голос, что мои слова удержат ее в этом мире. Не помню, что я говорил, подбадривал, заверял, что все будет хорошо, но скоро мой монолог превратился в бессчетное повторение трех слов, которые составляли основу моей жизни: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю…»

Мой отец просил встревоженных соседей отойти подальше от крыльца, с дорожки на лужайку, заставленную рождественскими фигурами.

Следом за отцом из дома вышли два фельдшера. На каталке, которую они катили, лежала Лорри. Без сознания, под шерстяным одеялом, с капельницей: в ее вену по трубке подавалась плазма.

Я шел рядом, держа в руке флакон с плазмой. Фельдшеры предпочли бы помощь полицейского, но эту работу я мог доверить только себе.

Им пришлось приподнять каталку, чтобы спуститься с крыльца по лестнице. Потом колесики стукнулись о бетон дорожки и покатились к улице.