Шрифт:
Властислав зябко подтянул перину до самого подбородка и сонно закрыл глаз.
Желтые лепестки роз за семь ночных часов усыпали ободранную клеенчатую обивку гостиничного дивана.
Рано утром кто-то резко забарабанил в дверь.
Властислав никогда не запирался.
Два унтера-санитара взяли его сонного, положили на носилки, привязали ремнями и отвезли в больницу.
Доктор Когани взялся за работу. За свою дьявольски трудную работу.
Наконец он закончил операцию. Вспотевший и усталый, отправился мыть руки, ланцетом счищая с ладоней застывшие крошки гипса.
Властислав лежал тихо.
Исхудавшее нагое тело казалось белее, чем эмаль операционного стола.
Левая нога, облаченная в чудовищное гипсовое голенище, походила на слоновью лапу.
Хирургическая сестра просунула руку ему под подбородок и покачала голову из стороны в сторону.
Казалось, он не дышит.
Доктор Когани приложил ухо к его груди.
— Как следует встряхните, пожалуйста.
Они трясли ему голову. Потом ударили по лицу. Потом принялись хлестать по щекам все сильнее.
Били, а голова его безвольно клонилась то к левому, то к правому плечу.
Умучилась сестра. Устал врач.
В тот момент, когда они уже потеряли всякую надежду, он открыл глаз.
— Gloria! — воскликнул доктор Когани.
Но душа Властислава блуждала еще где-то очень далеко.
Однако щеки порозовели и дыхание стало ритмичней.
— Ну же! — качнула в последний раз его голову сестра. — Как себя чувствуете, господин лейтенант?
Она смеялась, показывая редкие зубы.
Он не отвечал. Дух его был мертв.
Внезапно, выгнув тело, он взмахнул обеими руками.
Попал сестре кулаком прямо по лицу. Начал метаться. Сопротивлялся с нечеловеческой силой.
Упал со стола; извиваясь на полу, бил кулаком по красному линолеуму.
Сестра закричала.
По операционной разносился крик человека, доведенного до последней степени отчаяния. Долгий, протяжный, нескончаемый вопль. Казалось, он вырвался не из человеческих уст, а из глоток целого стада обезумевших животных, которых клеймят раскаленным железом.
Во всех палатах окружной больницы вскинулись на постелях больные. Проснулись спавшие. Останавливались ходячие.
Бабы на кухне онемели от ужаса.
Бросились врассыпную дети, игравшие на улице.
Он лежал в эмалевой комнате. Тело его сотрясала крупная дрожь.
В воздухе ощущался противный сладковатый запах эфира.
Отекшие багровые щеки лоснились от вазелина.
У изголовья постели сидела сестра. Нацепив на курносый нос очки в золотой оправе, она читала журнал «Святой Войтех», время от времени поглядывая на Властислава.
Доктор Когани пропустил свою ежедневную партию в шахматы в кофейной «У золотого льва».
Он то и дело заходил в палату, щупал пульс. Стоял. О чем-то думал.
Погладил Властислава по светлым, похожим на желтую кудель волосам.
— Кто бы подумал, — сказал он сестре, — такое дитя… Немножко костей и мяса… И еще раз перенести свою железнодорожную катастрофу…
О, если бы добрый доктор Арон Когани из Темешвара знал, что Властислав свою катастрофу переносит уже в седьмой раз!
В тот день за обедом доктор демонстрировал подполковнику фон Арниму и другим господам в офицерской столовой свой распухший большой крючковатый нос, по которому пришелся удар кулака Золотца.
Actus mystikus [96]
Умные люди говорят, что время залечивает все раны, а при этом и само себя исцеляет.
Лечит, только уж слишком медленно и небрежно. Оставляет на своих пациентах глубокие шрамы — не только на теле, но и в душе.
96
Мистическое действо (лат.).
Пан фельдкурат в проповеди, произнесенной в больничной часовне, внушал:
— Любая кара, ниспосланная свыше, не с радостию воспринимается, но с прискорбием (с великим прискорбием!). Зато потом прекрасные плоды справедливости суждены тому, кто в наказаниях закалился, упражняя свой дух…
Терпеливо упражнял свой дух Властислав, дабы вкушать искусственными зубами на серебряных проволочках от плодов божеской справедливости.
Он учился говорить, чтобы вознести хвалу всевышнему за чудо своего исцеления.