Шрифт:
Потом Чурила рассказывал мне: «Я уж думал, Вена, пришел мой последний час».
Лежит он и не шелохнется.
Только и думает: «Мать пресвятая богородица, хоть бы до койки добраться! Буфетчица заварит чаю, накрошу в него хлебца, завернусь потеплей, и так-то славно мне будет!»
А русские знай накладывают песок и-дело известное — не больно спешат.
Наложили доверху, четверо парней ухватились за дышло, остальные за борта: «Гей-ух!» — и тележка на дороге.
Стоят — ждут.
Ждут, значит, смотрят, где ваха [105] , Чурила то есть. А его не видать.
Отправились двое будить Вейпупека.
— Пан комендант, пан… Гей-ух!
Тот лежит — ни с места, только глаза грустно так приоткрыл и закрыл снова.
Что тут станешь делать?
Посовещались они, самый старший, плечистый такой русский фельдфебель, и предлагает: пошлем, мол, в город за санитарной машиной.
Да только никто идти не соглашается — схватят ведь и сразу в каталажку. Дело известное, пленный без стражи шагу шагнуть не смеет.
105
Караульный, часовой (искаж. нем.).
Остальные шумят: пора, мол, ехать, скоро полдень, есть охота, коли, мол, все пойдем, скопом, да с тележкой, так и не заарестуют. А встретим какого начальника — расскажем, где оставили своего ваху. Чурилу то есть.
Но русский фельдфебель без стражи идти не захотел.
Подняли тогда москали Чурилу и — гей-ух! — взвалили его русскому фельдфебелю на спину.
Двинулись.
Впереди этот фельдфебель с Вейлупеком на спине. Чурила держится за его шею, русак подсунул руки ему под зад — и порядок!
За ними тарахтела груженная с верхом тележка.
Дальше шел один татарин и осторожно нес Вейлупексву винтовку. Легче бы перебросить ее через плечо — да нельзя, пленным не положено.
А ведь возможно даже, что это была как раз его, русская винтовка.
Кто знает?
Подошли к городу.
Сколько тут мальчишек сбежалось с кирпичных заводов, сколько школяров, девчат да солдат, женщин и штатских!
Пацанье подняло галдеж. Разозлился москаль-фельдфебель, скинул Чурилу со спины, — гей-ух! — забросил его на тележку с песком и давай разгонять сорванцов.
На Литомержицкую площадь прибыли точнехонько, когда отзванивало полдень.
Народу полно — смена караула. Из казарм, из канцелярий высыпали офицеры и все высокие чины.
А тут и москали показались.
Толпа за ними валом валит, такого скопища людей в городишке еще не видывали.
Очнулся Чурила, протер глаза, подивился — и снова лег.
Какой-то лейтенант послал за солдатами.
Что потом было этому Вейлупеку?
А ничего.
В больницу его положили.
Кадет говорил, будто полковник смеялся, когда ему все рассказали.
И вышла Чуриле одна только выгода.
Балканский вифлеем
О пророк, поелику бог установил каждому его место, следует ли уповать на это и пренебрегать домом своим?
И ответил пророк: «Нет, не следует, ибо лишь блаженные духом будут удостоены добрых деяний, тем же, кому бог не даровал блаженства, уготованы злодеяния».
В Македонии пестрая смесь народностей, придерживающихся трех различных вероисповеданий.
Когда в феврале 1916 года я добрался до Призрена, его площади и извилистые улочки были забиты войсками. Наряду с множеством местных наречий, здесь звучали все языки габсбургской монархии.
Взяли город болгары, и теперь по улицам проходил их полковой оркестр.
Но четкого воинского шага ты не услышишь — на музыкантах мягкие опанки.
Наши торговали всем, что у них было. За добротно подкованные, тяжело громыхающие ботинки болгарин отдаст все свои сбережения.
В пестрой гудящей толпе, в смешении языков, в массе людей, растекшейся по улочкам, по обе стороны которых тянутся увешанные флажками ярмарочные лавчонки, медленно движется то зеленый форменный мундир, то плоский блин австрийской фуражки, то каска немецкого пехотинца, то монокль и шрам прусского офицера.
Торгаш на торгаше!
Перевернутые доски — и на них грудки тонко нарезанного македонского табака.
Караваны лошаков.
Вареные и невареные яйца, секср за штуку, яблонецкий товар, орехи, конфеты, изюм, лимоны.
Цепочки, ремни, опанки, турецкие шали, войлочные штаны и кацавейки, носовые платки с изображением битвы под Плевно. Кнопки, ржавые пряжки, броши, украшенные полумесяцем табакерки, албанские складные ножи с роговыми черенками; по земле разостланы невыделанные шкуры, волчий мех, сбруя.