Когда же на мартовском (1985 г.) Пленуме ЦК КПСС с предложением об избрании Генеральным секретарем М. С. Горбачева выступил именно Громыко, мне сразу подумалось, что теперь наконец осуществится его желание.

С отходом А. А. Громыко от руководства МИДом закончилась целая эпоха в советской дипломатии. Только на посту министра он находился 28 лет, а если иметь в виду, что его вклад в советскую дипломатию стал заметным уже начиная с 1943 года, после его назначения в возрасте 34 лет послом СССР в США, то его влияние на внешнюю политику нашей страны было и того длительнее.

Наряду с недюжинным интеллектом, которым его одарила природа,. самой сильной стороной Громыко как руководителя дипломатической службы великой державы являлся высокий профессионализм. Обладая огромным багажом знаний, необходимых в повседневной работе дипломата, и поразительными аналитическими способностями, он больше всего ценил наличие того и другого также у своих коллег и подчиненных. Не терпел он верхоглядства, краснобайства, приблизительности в анализе того или иного вопроса. Не прощал недобросовестности, был очень требователен, но справедлив. Он вполне терпимо и даже с уважением относился к тому, кто не во всем соглашался с ним, отстаивал свою точку зрения, если он ее должным образом аргументировал. Громыко не обязательно сразу соглашался с приводимыми доводами, но если они его убеждали, то учитывал их в дальнейшем.

То, что новым министром иностранных дел М. С. Горбачев предпочтет иметь не профессионала–дипломата, а политического назначенца, тоже можно было предполагать. К этому времени было уже ясно, что М. С. Горбачев намерен сказать свое собственное слово во внешней, равно как и во внутренней, политике. Поэтому естественно было ожидать, что он захочет поставить во главе МИДа своего единомышленника, не скованного установившимися взглядами в этой области.

Но на ком именно он остановит свой выбор — это до последней минуты было неясно. И то, что его избранником стал Э. А. Шеварднадзе, действительно оказалось неожиданным, хотя я не могу сказать, что это было неприятной неожиданностью.

Раньше я не знал Э. А. Шеварднадзе сколько–нибудь близко, но много слышал о нем хорошего как о неординарном, интересном человеке, экспериментирующем в Грузии. Несколько смущало, по правде говоря, то, что принадлежал он к числу тех, кто в свое время особенно отличался славословием в адрес Л. И. Брежнева, но хотелось списать это на южный темперамент. Во всяком случае, радовало то, что он рьяно взялся за освоение новой для него сферы деятельности, и в этом он пользовался поддержкой и помощью старожилов высотного здания на Смоленской площади.

Надо сказать, технику дипломатии новый министр освоил довольно быстро. Что, однако, к сожалению, стало вскоре бросаться в глаза, и что впоследствии станет не менее, а еще более характерным для Шеварднадзе — так это недооценка им настоящего профессионализма в дипломатии, игнорирование дипломатических знаний и опыта, если только они не служили его представлению о целесообразности или нецелесообразности какого–то действия в данный момент.

Похоже было, что Э. А. Шеварднадзе рассчитывал, что привносимая во внешнюю политику новизна и смелость сами по себе перекроют любые изъяны в профессионализме. Он пытался даже теоретически обосновать такой свой подход, заявляя, что самый высокий профессионализм не может заменить правильной политической установки. Хотя эта формула как таковая не вызывает сомнений, но в ней заключена только половина правды, а вторая ее половина состоит в том, что даже самая правильная политическая установка, не будучи претворяема в жизнь на высоком профессиональном уровне, обычно либо остается декларацией, либо искажается. В то же время с помощью высокого профессионализма иногда может быть «дотянута» до кондиции, подкорректирована даже в чем–то неполноценная политическая установка.

Представляется также очевидным, что более смелая внешняя политика нуждается не в менее, а в более профессиональном ее претворении в жизнь. Только в этом случае можно рассчитывать на максимальную отдачу и в то же время свести к минимуму возможные ошибки, риск которых по понятным причинам потенциально более велик именно при более смелой политике. Это — не довод против смелой внешней политики, а довод в пользу высокопрофессионального ее проведения.

И дело здесь не в том, что новый министр иностранных дел не был профессионалом — это и в других государствах не редкость, скорее даже правило. Никаких проблем не возникает, когда политический назначенец, сознавая свои не только сильные, но и слабые стороны, стремится должным образом компенсировать их с помощью профессиональных знаний и опыта других. Но совсем иное дело, когда он предпочитает считать свою слабость чуть ли не добродетелью.

Так, в одном из своих выступлений Э. А. Шеварднадзе, сославшись на безымянного советского деятеля культуры, заявившего, что «искусству нужны дилетанты», в свою очередь, выразил уверенность в том, что и делу дипломатии оказывают неоценимую услугу «люди, привносящие в профессиональное искусство, в том числе и в искусство политики, свежесть, непредвзятость, оригинальность суждений и взглядов» [9] .

По правде говоря, мне лично кажется более резонной точка зрения другого советского деятеля культуры Станислава Рассадина, который, имея в виду воинствующих дилетантов в литературе, писал:

«Непрофессионализм — не простая нехватка знаний и умения. Он, если угодно, позиция, которую с боем завоевывают и без боя не отдают. Потому, что он — это возможность обходиться без правил и норм, которых строго придерживается профессионал, это род вседозволенности, наихудшей из свобод. Свободы от многого, в частности — от необходимости доказывать свою правоту» [10] .

К искусству дипломатии сказанное относится, думаю, никак не меньше, чем к любому другому искусству.