С французами беседы шли более откровенно. Поскольку при визите во Францию в числе сопровождающих М. С. Горбачева были двое военных: начальник Генерального штаба генерал армии М. А. Моисеев и я, то с М. А. Моисеевым как с коллегой осуществлял контакты преимущественно начальник штаба вооруженных сил Франции генерал Шмитт, а со мной — министр обороны Шевенман и мой французский коллега адмирал Лангстад. Французы, формально не связанные вхождением в военную организацию НАТО и имея по некоторым вопросам более близкие к нашим позиции, вели беседы гораздо свободнее. Кроме того, они стремились довести до нас свою, откровенно говоря, недостаточно убедительную для Советского Союза позицию о том, что их тактическое (или, как они его называли, «достратегическое») ядерное оружие не является оружием НАТО и, следовательно, не подлежит засчету на будущих переговорах по этой проблеме. Справедливости ради нужно сказать, что и Шевенман, и Лангстад делали это мастерски. Это очень хорошо подготовленные специалисты с широким взглядом на европейские проблемы и умелые защитники интересов Франции. С ними было интересно беседовать. Во всяком случае, я немало почерпнул для себя из этих бесед.

Со своей стороны, во всех этих странах в течение 1989 года я старался довести до военного руководства позицию Советского Союза в отношении Европы, нашу новую военную доктрину, рассказать в пределах необходимого о процессах, происходящих в наших вооруженных силах.

Военные руководители всех стран внимательно выслушивали меня, соглашались, что новая внешняя политика и военная доктрина Советского Союза привели к крупным изменениям во взаимоотношениях СССР с США, а также с ведущими государствами Западной Европы. Все они отмечали, что послевоенное устройство в Европе, сложившееся в 40–е годы, переживает кризис, «холодная война» себя изжила и уходит в прошлое. К тому времени Организация Варшавского Договора еще сохранялась, и я во всех беседах неукоснительно исходил из этого. Однако мои собеседники из Великобритании, ФРГ и Франции, хотя прямо это и не говорили, но вели беседы в том плане, что в Европе может в ближайшее время произойти перелом в обстановке, который в состоянии изменить политический облик континента и соотношение сил на нем. Как на это будет реагировать СССР? От рассмотрения таких прогнозов я уходил. Обсуждение подобных проблем никак не входило в мою задачу, хотя я понимал, что вопросы эти ставятся не случайно.

Думаю, что США и крупные европейские государства рассчитывали на такие изменения и готовились к ним. Невольно и не раз возникал у меня вопрос, а как готовимся к ним мы — породившие эти процессы, столь бурно развивающиеся сегодня в Европе.

Уже позже, после необратимых событий октября — декабря 1989 года, приведших к смене режимов в Чехословакии, Венгрии, Болгарии и Румынии, а впоследствии и к объединению Германии, я не раз мысленно возвращался к визитам М. С. Горбачева в страны Западной Европы в течение 1989 года. Какова была цель этих визитов, которые проходили практически один за другим (апрель, июнь, июль, ноябрь), а вслед за ними и встречи с Дж. Бушем на Мальте в самом начале декабря? И постепенно приходил к выводу, что к началу 1989 года у М. С. Горбачева сложилось мнение о возможности крупных изменений в расстановке сил, а может быть, и более крутых поворотах в странах Центральной Европы. Ему было необходимо знать, как на это отреагируют ведущие государства Западной Европы. Одновременно, возможно, постепенно созревало и вырабатывалось наше отношение к событиям, которые могли произойти в союзных нам странах. Ни с кем из военного руководства в Москве (насколько мне известно), в том числе и со мной, такой поворот событий не обсуждался. Думаю, это нельзя объяснить опасением столкнуться с сопротивлением со стороны военных. Это объяснялось другим. Военные наверняка поставили бы вопрос: а какова же в этом случае будет судьба наших групп войск в Германской Демократической Республике, Польше, Чехословакии и Венгрии? На этот вопрос ответа не только у наших дипломатов, но и у руководства Советского Союза тогда не было. Видимо, поэтому и держали военное руководство подальше от обсуждения вопроса о возможном развитии событий в Европе. Это позволило некоторое время менее болезненно, без больших споров вырабатывать варианты наших решений и действий, касающихся Германии и Центральной Европы. Но военные в такой ситуации не получили ориентировки о возможном развитии событий, и, когда эти события начали непредсказуемо и стремительно развиваться, руководство Министерства обороны попало в крайне тяжелое положение.

Встал требующий немедленного решения вопрос о выводе в короткие сроки наших групп войск на территорию страны со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но проблемы устройства 500–тысячной группировки Вооруженных Сил ведь не только в течение нескольких месяцев, но даже в течение нескольких лет невозможно решить сколько–нибудь удовлетворительно.

Рассматривая события, происшедшие в октябре — декабре 1989 года в странах Центральной Европы, и нашу линию поведения в этой связи, неизбежно еще и еще раз приходится возвращаться к личности Э. А. Шеварднадзе.

Понимаю, что, высказывая свое мнение о нем сегодня, в переломное для нашей страны время, рискую не только попасть под огонь критики, но и кое–чем посерьезнее. Однако этого не боюсь, и мнение высказываю откровенно. Имею веские основания поступать так.

Мне пришлось с ним сотрудничать почти шесть лет, будучи начальником Генерального штаба и затем советником Президента. Узнал я его достаточно. Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе — неординарная личность. В нашей внешней политике он сделал немало полезного. Новую внешнюю политику необходимо было осуществлять новому человеку, над которым не довлели бы старые догмы. Бесспорно, ему пришлось трудно — уже в зрелом возрасте круто менять все: профессию, уклад жизни, окружение, в котором надо было жить и работать. При этом ему довелось руководить нашей дипломатией в тот момент, когда коренным образом перестраивались как содержание, так и формы ведения ее.

Э. А. Шеварднадзе — обладающий достаточно широким кругозором человек. Несомненно, он имеет большие организаторские способности и огромное трудолюбие. Несколько раз, бывая вместе с ним за границей, убеждался, что он может работать по 18–20 часов ежедневно в течение нескольких суток подряд. Не сомневаюсь, в должности министра Шеварднадзе проявлял лояльность по отношению к Президенту страны, стремился неукоснительно выполнять все указания и рекомендации М. С. Горбачева. В то же время Э. А. Шеварднадзе — инициативный руководитель. После определения внешнеполитической линии Политбюро ЦК КПСС, а позднее Президентом СССР он вносил много своего в ее практическое осуществление: нередко за определенные решения и действия брал ответственность на себя.

Он терпелив, упорно и настойчиво добивается выполнения поставленной цели. В общении с людьми вежливый, контактный, я бы сказал, даже обаятельный человек. Наверное, можно было бы сказать и о других положительных качествах Э. А. Шеварднадзе. Но, как это в жизни нередко бывает, крупные личности имеют не только большие достоинства, но и немалые недостатки. Это относится и к Э. А. Шеварднадзе.

Ко времени, когда его назначили министром иностранных дел, он пользовался репутацией человека, известного в стране, кадрового партийного работника, он занимал пост первого секретаря ЦК Компартии Грузии, обладавшего в республике огромной властью, привыкшего к этой власти и к тому, чтобы его указания беспрекословно выполнялись. Таковы были структура нашей государственности и роль первого секретаря ЦК Коммунистической партии в республике. Как мне и многим другим пришлось убедиться, Э. А. Шеварднадзе к моменту прихода в Министерство иностранных дел был внутренне убежден (хотя говорил он первое время совершенно обратное), что со своим опытом и способностями успешно справится с обязанностями министра. При этом он допускал ошибку, свойственную многим нашим партийным работникам, которые переоценивали значение политических решений и силового давления при их осуществлении, но недооценивали профессионализм. Нужно отдать Шеварднадзе должное: искусству дипломатии он упорно все годы учился и в этом в немалой степени преуспел. Но на профессионалов–дипломатов он по–настоящему не опирался, к опыту многих из них относился неоправданно критически и должным образом к их мнению не прислушивался.

Пожалуй, основной ошибкой его лично было то, что в своей дипломатической деятельности он (будучи, возможно, в этом искренне убежден) в основном все сводил к общечеловеческим ценностям. Наверное, — многие скажут мне, что это была не личная позиция Шеварднадзе, а принципиальная позиция руководства государства. В известной мере, конечно, это верно. Но дело в том, что практически осуществлять ее положено министру иностранных дел, который, реализуя внешнеполитические установки руководства государства, должен в то же время всегда помнить о конкретных государственных, национальных интересах своей страны — Советского Союза. Именно министр должен в основу своей деятельности положить умелое сочетание общечеловеческих интересов (например, в решении крупных глобальных проблем) с не менее умелой защитой государственных интересов страны. В этом заключаются его главные обязанности перед народом своей страны. Одно от другого министр иностранных дел не может отделять. В этом заключается, наверное, суть и одна из самых главных трудностей дипломатии вообще.