Шрифт:
"Терпи, – сказала себе Анна Мироновна, – может быть, Вите это действительно нужно".
А Нина Борисовна, все не убирая угрожающей улыбки с лица, продолжала добросовестно исполнять поручение мужа.
– Скажу по секрету, ваш Виктор совершенно неотразимый мужчина. Признаюсь, когда-то я была просто влюблена в него. Впрочем, в Виктора Михайловича влюблены, вероятно, все женщины. Мне так жаль его, так жаль, просто не нахожу слов…
Нина Борисовна говорила не умолкая. Машинка продолжала стучать.
Наконец в дверях появился хозяин дома, метнул взгляд в сторону женщин, чинно сидевших за круглым обеденным столом, улыбнулся и сказал:
– Ну вот, все готово. Надо полагать, что Ниночка не совсем вас заинформировала? Ничего, ничего, ничего, хотя с непривычки действительно тяжеловато…
Анна Мироновна преувеличенно радушно распрощалась, словно во сне, спустилась по лестнице, крепко сжимая в руке свернутую трубкой "программу". На улице она постояла с минуту: в ушах еще жил въедливый и беспокойный голос Нины Борисовны.
Окончательно Анна Мироновна пришла в себя только в такси. И сразу стала подсчитывать, что еще надо успеть. Ох, успеть надо было много: заехать в магазин технической книги, в библиотеку, повидать Бородина, уплатить за квартиру, хоть на полчаса заглянуть к Азе…
В книжном магазине Анна Мироновна разыскала знакомую Виктору продавщицу, передала привет от сына и не смогла уйти от разговора, который вести ей не хотелось до смерти.
– Что-то Виктора Михайловича давно не видно?
И Анне Мироновне не осталось ничего другого, как сказать:
– Нездоров…
– Наверное, грипп? Сейчас по весне все болеют.
Врать Анна Мироновна не любила и не умела, сказала, что Виктор повредил ногу и из-за этого не выходит… Знакомая продавщица всерьез расстроилась, и Анне Мироновне долго не удавалось повернуть разговор в нужное русло.
Из книг, которые просил купить Виктор Михайлович, в магазине почти ничего не оказалось, но любезная продавщица клятвенно заверила Анну Мироновну, что постарается достать или через экспедицию, или в крайнем случае через знакомых букинистов.
Поручение было выполнено не больше чем на четверть, а времени ушло тьма…
Вечерело, когда Анна Мироновна выбралась из магазина. Вспомнив, что уже кончается двадцать седьмое апреля, Анна Мироновна решила: завтра, в крайнем случае послезавтра рано утром уеду.
Она стояла на краю тротуара голодная, нагруженная и никак не могла сообразить, как побыстрее добраться до дому, когда ее окликнули:
– Анна Мироновна, здравствуйте.
Обернулась, увидела: узенькое, в талию, пальто, тоненькая светлая простоволосая девушка. На лице ожидание, тревога и чуть-чуть испуг…
– Вы не узнали меня? Я приходила к вам от Княгинина…
Из-за угла медленно выворачивало такси. Анна Мироновна взмахнула рукой. Машина остановилась.
– Вы – Марина? Марина Леонтьевна?
– Марина!
– Садитесь, – сказала Анна Мироновна, распахивая дверки такси. – У меня больше нет сил стоять.
Всю дорогу они промолчали. Анна Мироновна, измученная беготней, огорченная бесследно утекшим временем, просто не находила сил, чтобы сказать хоть какие-нибудь слова, Марина растерялась и не знала, как начать разговор и удобно ли ей начинать первой.
Так они доехали до самого хабаровского дома. Анна Мироновна расплатилась с шофером, жестом пригласила Марину следовать за собой, и та прошла молчаливой, легкой тенью за Анной Мироновной; неслышно разделась, незаметно примостилась на кухонной табуретке…
– Чего же вы все молчите, ни о чем не спрашиваете? – придя немного в себя, спросила Анна Мироновна. Она зажгла газ, поставила чайник на конфорку.
– Мне Виктор Михайлович прислал письмо. Все шутит, улыбается в письме, а я читала и… ревела…
– Вот те раз. И опять ревете?
– Реву.
– Если вы хотите, чтобы я с вами разговаривала, немедленно перестаньте. Сейчас же! Вы знаете, как надо жить подле летчика, тем более летчика-испытателя? Каждый день ждать, мучиться неизвестностью, страхами, вымышленными и настоящими, видеть его запавшие от усталости глаза, вместе хоронить людей, которые, бывает, только вчера пили водку у тебя в доме и ржали, как застоявшиеся жеребцы, – и не реветь! Да что там не реветь – виду не подавать… – Анна Мироновна села на другой табурет и, подперев голову руками, не глядя на Марину, продолжала: