Не доверяя никому, я разместил их на своем старом подворье в Малой Бронной слободе. Тесновато, конечно, но ничего страшного.

Лучше было бы в своем тереме, благо место имелось, но нежелательно кому-то знать, что в этом деле замешан личный учитель царевича, а в слободе я обеспечивал не только относительную конспирацию, но и их учебу в любую свободную минуту, которая у меня выпадала.

Польским языком с ними занимался старый усатый лях, которого откопал все тот же Игнашка Князь.

Лях прочно и давно осел на Руси еще двадцать лет назад, во время похода Стефана Батория и своего пленения под Великими Луками, мастерски научился хлестать водку, дрыхнуть после обеда, а с верой у него творилось вообще не пойми что.

По-моему, он был таким же католиком, как я — буддистом, но затверженные им в далеком детстве на уроках катехизиса знания оставались в целости, а это главное.

Потому я и доверил пану Миколаю, как его звали, вдалбливать в головы моих парней перечень католических святых, которых Емеля, и не только он один, а вся пятерка будущих крупье должны были вызубрить как «Отче наш».

Будущих охранников мы с Костромой тренировали лично. Я преимущественно занимался с ними рукопашкой и метанием ножей, а Кострома стрельбой из пищали, боем на саблях и конной ездой.

Учитывая, что ситуации бывают разные, все пятеро «крупье» тоже не избежали силовых занятий.

Хорошо бы, конечно, чтоб они не пригодились им вовсе, но мало ли.

О конечной цели из вызванных никто толком не знал. Лишь один раз я мимоходом обмолвился, что разведка бывает не только ближняя, но и дальняя, то есть за пределами Руси.

И все.

Да и то предупредил, чтоб об этой тайне не ведала ни одна живая душа.

Об остальном говорить было рано. Во всяком случае, до тех пор, пока их не проверит на предмет излишней болтливости все тот же Игнашка Князь.

Ему такие вещи, коль он дознатчик у «сурьезного народца», — раз плюнуть, вот пусть и попыхтит.

Игнашка взялся за дело на совесть, используя совершенно разнообразные приемы, и спустя неделю решительно забраковал четверых, у которых «язык болтлив», а в отношении еще троих высказал некоторые сомнения.

Все семеро, включая одного из кандидатов на роль крупье, тут же укатили обратно в лагерь.

В очередной раз порадовавшись своей предусмотрительности, оказавшейся кстати, я прикинул, что четверки основных и девятки «подсобников» вполне достаточно, так что дополнительных вызывать ни к чему.

Лишь после этой проверки на бдительность и умение держать язык за зубами я раскрыл карты остальным.

Надо было видеть, как горели глаза у этих юнцов. Еще бы! Впервые в жизни они были приобщены к столь ответственному делу. Можно сказать, если судить по моим словам, в их руках была судьба всей державы — на громкие фразы я не скупился.

А ведь таких, как Емеля, то есть сыновей простых ремесленников, было не один и не двое, а почти треть первоначально отобранных мною парней. Да и остальные тоже… Трое из холопов, еще двое — дети крестьян, один — вообще беспризорник.

Ну а оставшаяся троица — купеческий сын Сысой, который должен был стать одним из казначеев, а также два романтично настроенных паренька из служилых.

Последних я выбрал на роли крупье не только из-за их высокой грамотности, но и благодаря их познаниям в польском языке.

Еще бы им его не знать, когда они оба, до того как уйти в Стражу Верных, начинали службу в Посольском приказе, где у одного из них, Андрея Иванова, помимо отца Василия, занимавшего достаточно солидное положение, служил еще и дядя, тоже Андрей.

То есть перспектива у сына и племянника имелась, тем более что оба — и отец, и дядя — ходили уже в дьяках, так что пусть не сразу, а лет через пятнадцать-двадцать дорос бы до этого чина и юный Андрей, но…

Мальчикам хотелось сражений, схваток, погонь и прочего, а какая в Посольском приказе романтика? Потому семнадцатилетние Андрей Иванов и Михайла сын Данилов оказались в полку Стражи Верных.

И вот теперь у них — недавних слуг, подмастерьев и пахарей — появился шанс в случае успеха всего дела не просто изменить свою судьбу, но развернуть ее колесо чуть ли не на сто восемьдесят градусов, взлетев наверх. Да не когда-нибудь в перспективе, спустя полтора десятка лет, как, например, в Посольском приказе, а чуть ли не через год-два.

Правда, разговорами о таких вещах, как награды, я их особо не баловал, делая главный нажим на патриотизм, на честь, которую нужно беречь смолоду, и на прочие идейные вещи.