Шрифт:
— Ведом он мне, — радостно заулыбался Дмитрий.
— Вот он мне и поведал, будто ты прямиком к князю Вишневецкому подался. Добрался до его владений, ан поначалу и не понял ничего из того, что мне сказывали. Вроде как ты уж и не ты, а царевич Дмитрий, что в Угличе помер. Как так? Мыслю и все в толк не возьму — помер али живой? Ежели ты — знамо, живой, а ежели царевич, да он похоронетый. Ну а уж опосля мне все растолковали как на духу, и я сразу к тебе в Самбор. Вот, пожалуй, и все. — Он икнул и понимающе ухмыльнулся. — Стало быть, не забыл, яко тебя царский поезд на улице грязью облил, а царевна смеяться учала, егда тебя, замухрышку, увидала?
— И это не забыл, — мрачно произнес Дмитрий, — и иное.
В памяти его, как он ни отгонял от себя унизительное воспоминание, вновь встал тот хмурый октябрьский день.
Он вышел просто так прогуляться по улицам Москвы — отчего-то не сиделось на подворье Федора Никитича. Вот когда он шел по Мясницкой, все и приключилось.
Неизменно сопровождавший его Юшка отлучился, прицениваясь к пирогам с мясом, а сам Дмитрий мечтательно засмотрелся на высокие своды небольшой деревянной церквушки, потому и не сообразил сразу, кому это кричат: «Пади, пади!»
Впрочем, от промчавшихся мимо нарядных ратников в иноземной одежде он отпрянуть все равно успел — ехали они не столь быстро.
Зато от грязи, полетевшей в его сторону из-под крытого возка, колесо которого наехало на здоровенную лужу, увернуться не получилось — обдало с головы до ног. И тут же из второго возка, катившего следом, раздался девичий смех.
Сквозь слюдяное оконце видно было плохо, но Дмитрий разглядел обладательницу звонкого голоса. Разглядел и обомлел — такой красоты он еще не встречал.
И тут его словно ожгло — настолько обидно, стыдно и горько стало, как не было еще ни разу.
Ведь смеялась она явно над ним, простым мальчишкой, которому никогда не дотянуться до ее великолепия — этого нарядного возка, изукрашенного какими-то гербами, до четверки белых лошадей, да не просто белой масти, а вовсе не похожих на тех приземистых лошадок, которые обычно привозили на торг дикие ногаи.
— Вишь, царь с домочадцами молиться ездил, — пояснил подоспевший Юшка и принялся заботливо отряхивать младшего товарища, а тот продолжал остолбенело стоять и пристально смотреть вслед промелькнувшему мимо него сказочному видению.
«Царь с домочадцами…» — дошло до него чуть погодя, и он зло прикусил губу.
Получалось, мало того что этот ненавистный Борис вынудил его, законного наследника царя, ходить пешим в простой одежке, так теперь окаянный похититель престола еще и насмехается над ним, желая окончательно втоптать в грязь, да еще не один, а вместе с прочими.
— А в другом возке кто был? — строго спросил Дмитрий у Юшки.
— Да царица поди, — недоуменно пожал плечами тот.
— Нет, — замотал головой Дмитрий. — Голос больно звонок.
— А-а-а, — понимающе кивнул Юшка. — Тогда дочка его, Ксения. Сказывают, изрядно красою лепа. И ликом бела, а очи черные и вовсе насквозь сердца пронзают. Да уж не влюбился ли ты? — протянул он усмешливо и, не дожидаясь ответа, громогласно захохотал, держась за живот — настолько это показалось ему смешным.
— Ненавижу, — прошипел Дмитрий, и веселье Юшки как рукой сняло, уж слишком много злобы и в то же время страсти вложил его приятель в это слово.
— Ты вот чего, — деловито заметил Отрепьев. — Давай-ка возвернемся, а то в таковском виде гулять несподручно. — И увел Дмитрия обратно на подворье к Федору Никитичу.
Впоследствии Юшке хватило осторожности не рассказывать о том случае никому из ратных холопов — за такие слова, не ровен час, можно и угодить туда, откуда прямая дорожка на божедомку [72] .
Правда, деликатности не упоминать о произошедшем наедине недостало, но зато после весьма болезненной реакции приятеля пришло осознание, что случившееся мальчишке настолько неприятно, что лучше о том не поминать вовсе.
— Эва, яко ты памятлив, — пьяно подивился отец Леонид, ухватил непослушными пальцами кубок, неловко поднес его к губам и неряшливо выпил, изрядно залив вином свою бороду, а заодно и рясу.
72
Так москвичи называли место захоронения нищих и прочих неизвестных людей, тела которых раз в несколько недель специальные команды сваливали в одну большую могилу. Туда же попадали и скончавшиеся в царских тюрьмах и острогах простые узники.
— Кажется, тебе довольно пить, — строго произнес Дмитрий, неприязненно глядя на непотребное поведение бывшего приятеля, который вдобавок разбередил в его душе то, что он сам старался не извлекать из ее глубин.
— Ты мне не указывай, — пьяно погрозил ему пальцем монах. — Допрежь поведай, како у тебя так все лихо получилось-то? То Юрко да Юрко, а тут на тебе — Дмитрий. — Он вновь икнул и откинулся на высокую спинку стула.
— Обычное дело, — начал свой рассказ Дмитрий. — Я и раньше хотел себя объявить, еще у князя Константина Острожского, но… Борода у него и впрямь велика, а вот с умом — худо. Не токмо поверить, а и слушать меня не восхотел. Молвил, будто я кощунствую и сей сан мне… — Он досадливо махнул рукой. — Словом, после этого я… — Его речь прервал громкий храп, издаваемый монахом. — Все-таки напился, — пробормотал Дмитрий и пальцем указал маршалку на Отрепьева. — Пан притомился. Позови слуг, и пусть пока отнесут его в опочивальню.