— Что вы здесь делаете? — повторила она.

Умышленно дерзким взглядом Энтони охватил ее всю от иссиня-черных элегантно уложенных волос до лакированных туфелек на высоких каблуках.

Он позволил взгляду скользнуть по твердым округлостям ее груди под зеленым свитером, узкой талии и изгибам бедер, обтянутых черными брюками. Он увидел, как ее изящные руки внезапно сжались в кулаки, щеки покрыл гневный румянец, а губы слегка задрожали. И его охватило чувство почти злобного удовлетворения от того, что ее высокомерие было, в конце концов, поколеблено. Он гадал, что было под ним, гадал, как она будет выглядеть, когда ее маска будет разбита вдребезги. Поможет ли фамильная гордость ей даже тогда держать высоко свой подбородок и будет ли ее голос таким же любезно бесстрастным? Или же избалованная, расчетливая, честолюбивая сука, каковой он ее считал, наконец, выкажет свое истинное лицо?

Вероятно, это то, к чему он стремился: одного взгляда на Медузу будет достаточно, чтобы вылечить его раз и навсегда.

Не оставляя этой мысли, он достал из кармана замшевый футляр и бросил его на стол перед ней. Краска не успела сойти с ее лица, а она уже шагнула вперед и, задыхаясь, схватила футляр. Ее пальцы слегка дрожали, когда она доставала ожерелье.

Не глядя на него, она спросила:

— Откуда вы его взяли?

— Купил… у человека, которому вы его продали.

Его голос звучал спокойно. Стефани сунула ожерелье обратно в футляр и небрежно положила его на край стола.

— Надеюсь, вы купили его по хорошей цене.

Она снова была уравновешенной, а взгляд ее — непроницаемым. Слабая улыбка играла на ее губах, подбородок был привычно вздернут.

— По превосходной, учитывая то, что оно стоит в три раза больше, чем я заплатил за него.

— Тогда вы заключили выгодную сделку.

— Почему вы его продали, Стефани? И почему Ломаксу?

— Не ваше дело.

Энтони взял футляр и положил обратно в карман, затем сказал:

— Я мог бы спросить у Джеймса.

Что-то промелькнуло в ее глазах, но настолько быстро, что он не успел разобрать, что именно, но выражение ее лица не изменилось, и голос остался спокойным.

— Сейчас он спит. Он спит большую часть дня. И я не хочу, чтобы вы расстраивали его.

— Расстраивал его? Вы хотите сказать, что тайно продали изумруды?

Энтони улыбнулся, пытаясь понять, что она на самом деле думает.

— Он не знает об этом, не так ли?

— Ожерелье принадлежало мне.

Очень мягко Энтони сказал:

— Как и картины, которые раньше висели в холле и коридоре, те, которые вы заменили гравюрами? Как и китайская ваза династии Мин, стоявшая прежде на каминной полке? Как и львы из слоновой кости? Все это принадлежало вам, и вы имели право их продать, Стефани?

Теперь она слегка побледнела, не в силах что-либо вымолвить от возмущения.

Энтони рассмеялся.

— Тем не менее, вы проделали это, не так ли? Харди развелся с вами, не дав вам ни гроша, и вы приползли домой к папочке и всего за несколько лет просадили состояние, которое семья Стерлингов наживала несколько столетий. Но и это вам показалось недостаточным, не правда ли? Вы не могли подождать, пока унаследуете то, что осталось. Вы распродаете все частями еще до того, как Джеймс ляжет в могилу.

Стефани как бы издалека слышала, как он говорил вещи, которые казались еще более уничижительными потому, что он произносил их холодным, лишенным каких-либо эмоций голосом. Она всегда чувствовала себя в его присутствии не в своей тарелке, болезненно осознавая, что ее лоск и уверенная манера себя держать были лишь притворством, за которыми она прятала робость и нерешительность. Он же, напротив, никогда не испытывал внутреннего замешательства, никогда не терял самоуверенности.

Она наблюдала за ним, как он пересекал переполненные гостиные, и видела, что другие представители сильного пола инстинктивно уступали ему дорогу, а женщины глядели ему вслед потому, что он отличался от большинства мужчин, выделялся среди них, как чистокровный жеребец среди мустангов. И несмотря на свою молодость, Стефани тоже осознала это с первого взгляда.

Тогда он внушал ей благоговейный страх, она нервничала и терялась в его присутствии. И сейчас старые чувства нахлынули на нее снова, ей хотелось найти какой-либо темный уголок и спрятаться. Он глядел на нее так, как никогда раньше, вызывая слезы гнева и унижения. Она чувствовала себя так, будто он раздевал и исследовал ее тело и душу, делая свои выводы.

Она знала, что он должен был думать о ней все эти годы, но его сдержанная вежливость во время случайных встреч в прошлом не подготовила ее к такому хладнокровному нападению.

Как он должен был презирать ее!

— Нечего сказать, Стефани? — Его голос был ровным и в то же время безразлично жестоким. — Ни слова в свою защиту? Ни даже попытки опровергнуть обвинение? Это не похоже на вас, милочка. Вы всегда так чудесно разыгрывали удивление и невинное смущение, когда Джеймс дарил вам очередную дорогую безделушку. Но я полагаю, что постепенно играть поднадоело.

Опровергнуть обвинение… С усилием она продолжала смотреть в его полные презрения глаза. У нее еще оставалась гордость, и она с отчаянием цеплялась за нее потому, что не могла позволить ему погубить себя. Ей нечего было сказать в свое оправдание ни тогда, ни теперь. Его неприязнь к ней имела такие глубокие корни, что на нее нельзя было повлиять словами. Привыкнув большую часть своей жизни играть какую-либо роль, Стефани внутренне согласилась на то амплуа, какое он ей предлагал, потому что чувствовала себя слишком истощенной для борьбы.