Я говорила: «Хуй! Мясо! Хуй!»

Все смеялись и садились пить чай. И как-то все равно светились при этом.

Продолжение сле.

Я тут как-то работала с оператором, который иностранец, но живет с русской женой. Иногда она его русскому языку учит. Иногда он говорит на том языке, который от нее слышит.

Он говорит так: «Я уже сказала механику камеру о смене оптики», «Я ходила курить», «Я не поняла, о чем ты».

Мы вчера с Катечкиной разговаривали, кто и как записан в телефоне.

У меня есть ряд людей, которые начинаются со слова Страшный.

Страшный Пупсик, Страшный Пирожок. Есть даже просто Страшный Страшный.

Слово страшный — это выражение самого наибольшего восторга, который у меня бывает.

А еще у меня есть продюсер, с которым я не хочу работать. Чтобы в иной момент не дать слабину и не взять трубку, я его записала как Вот Уж На Хуй. Вот уж — имя, на хуй — фамилия.

А еще у меня есть подруга Настя. Когда мы с ней были на Гоа и в ресторанчике захотели уксус, то не знали, как по гоагски будет уксус.

А Настя сказала: «Когда Христос был на кресте и просил пить, то ему принесли что?»

И нам принесли уксус.

и ей говорят: Лена, не ругайся, пожалуйста, матом, когда он придет. он не любит, когда матерятся. ни единого слова при нем, хорошо?

а она отвечает: блять, что за охуевший пидарас еб твою мать.

а подружка Юлька написала недавно: «сегодня по 5-му французскому каналу беременная ведущая рассказывала о погоде, махала руками, указывая на циклоны, а ее живот полностью закрывал Италию»

к маленькой девочке подходит маньяк и говорит:

— девочка, а если я тебе пальчик отрежу, то сколько тогда останется?

— три.

— как три? почему три?

— а вы ко мне уже подходили.

Один раз я была в гостях у одного хорошего человека, который сделал очень хорошую вещь. Он взял фотографии своей родственницы и собрал их в альбом. Родственница была уже старой бабушкой, фотографий за всю жизнь у нее накопилось много. Они лежали в пыльных пакетах, а он их сложил в большие аккуратные альбомы. Я перекладывала пальцами тяжелые листы и смотрела чью-то неведомую мне жизнь. Вот эта женщина еще молодая, она в Крыму с друзьями. Вот эта женщина стоит в старомодном купальнике на камнях под зонтиком. Вот она в странном платье и панаме, каких уже не носят, на набережной. Вот она около работы с коллективом. Коллектив носит ондатровые шапки и мохеровые шарфы. Вот фотография без нее. Какие-то люди сидят и смотрят в объектив. Вот какая-то маленькая девочка. А вот демонстрация Первого мая. Шары, лозунги и толстые каблуки. И улыбки, улыбки. А вот фото, когда эта женщина пошла в фотоателье. Там она уже взрослая и не очень молодая. Фотограф ее попросил повернуть голову и посмотреть вверх и в сторону. И сам снял ее немного с верхней точки. И получилась карточка, которую можно было вкладывать в конверты и посылать друзьям.

И таких альбомов хороший человек собрал два или три. Это была целая раскадровка про жизнь одной женщины. На черно-белых карточках менялись костюмы, декорации, персонажи. В конце последнего альбома было несколько цветных фотографий. Женщина тогда уже почти состарилась и не очень фотографировалась. Когда-то фотографии были не такой распространенной вещью, как сейчас. Их собирали, берегли, клеили в альбомы. Все мои фото в компьютере, я их не печатаю. Это напрасно.

Среди черно-белых фотографий той женщины я заметила одну, она была обрезана. На оставшейся половине сидела сама женщина, а другую она отрезала. И мы с тем хорошим человеком начали думать. Почему? Это была подруга? Она с ней поругалась и решила вот так вырвать из своей жизни. Нет. Это был муж! Точно! Про мужа вспомнил хороший человек, который собрал альбом, он знает историю своей семьи, эта женщина была ему тетей и он сказал, что примерно в этот жизненный период она развелась с мужем.

В этом есть особый жест, который невозможен с электронной фотографией. Взять ножницы и отрезать человека — это человеческий жест. Замазать в фотошопе, скадрировать снимок — это уже чудо техники, которое не имеет ничего общего с человеческими эмоциями. Бумажную фотографию можно порвать на мелкие кусочки и выкинуть. А потом доставать по кусочку из мусорки и склеить. Любимый прием многих режиссеров, показывает раскаяние героя, его любовь к разорванному человеку.

А потом мы листали альбом дальше и я увидела ту самую обрезанную фотографию, только в уже полном варианте. Эта женщина сидела рядом с другой женщиной, почти бабушкой. Фотографий было так много, что хороший человек собрал их терпеливо в альбомы, разложил примерно по годам, но всех не запомнил. И тогда он еще раз вспомнил, что она сидит рядом со своей мамой. А почему она ее обрезала? Это же мама. Потому что мама умерла и понадобилась фотография на памятник. Эта фотокарточка, наверное, была одной из последних или мама на ней получилась хорошо. Мама, конечно, не знала, для чего она потом пригодится. У мамы было приветливое выражение лица и она чуть наклонила голову в сторону дочери.

Это очень сложный жест. Невероятно невыносимый. Отрезать от себя маму. Потому что она умерла и нужна хорошая фотография на памятник.

Я даже не знаю, что еще сказать.

Наверное то, что у моей мамы ее свадебные фотографии обрезаны. Папа не умер. Я даже не знаю, где он сейчас и что с ним. Я знаю, что позвонили бы. Он издевался надо мной и мамой, хотя я ему простила все давно. И у меня нет ни одной его фотографии.

Хорошо, если бы все фотографии в жизни оставались целыми.