— Ппподобные рррассуждения ррразрушают сссобор бббытия, ттто есть ссамую жизнь.

— Но не значит же это, что мы должны всегда обращаться к мертвым? Отчего сами мертвые так боятся заговорить на свету?

— Иммменно пппоэтому мы и дддолжны пппринимать сссобор бббытия. Он нам не дддает ннникаких указаний. Мммост как сссобор бббытия не ввведет оттуда туда-то, мммост ссмотрит ннназад и вперед.

— На свете должно быть больше таких святых, как ты. Шейх, — сказал Эгбо. — Всем свойственно нарушать тишину; ты, по крайней мере, делаешь это с какой-то целью.

Безволие овладевало им, каждый голос казался эхом далекого муэдзина. Неожиданное селение в полуденном мареве вторглось в молчание и лишило их дара речи. Медленно — словно резким движением он встревожил бы спокойные чаши весов — Кола вытащил карандаш и коснулся рукою гребца. Лодка остановилась.

— Все как было, — тихо сказал Эгбо. — Бегство на миг от реального мира.

Сваи цвета земли и над ними серость и белизна гладких стен и сотня соломенных крыш, похожих на гнезда. Вытащенные на берег пестрые лодки под дощатым навесом были остатками дней, когда рыбы питались теми, кто оспаривал друг у друга право на рыболовство. Теперь они дожидались годичных гонок и игр, представлявших былые войны. Селение дремало в жестких тенях и струящихся испарениях, на миг ослепляло живой белизной и вновь погружалось в недвижность; вдруг из невидимой бухточки выплыла плоскодонка и направилась к бесполезному ряду лодок. Из нее вылез тучный полуодетый мужчина. Он лоснился, словно недавняя пища умасливала ему бока. Он вытащил лодку на берег, взвалил на плечо мешок и исчез в тени. Гребцы налегли на весла, но Эгбо остановил их. Незнакомец связал времена. Эгбо увидел карликов, восседавших у ног исполина. Угрожающий смех наводил ужас на жалкую группу ссутулившихся людей, милостиво допущенных на прием. Не заботясь о чести отца, тетка вытолкнула Эгбо вперед и крикнула в ухо вождю: «Вот твой внук!» Эгбо помнил внезапное преображение старого повелителя, смену грозного смеха восторженным и непостижимую силу, которая вознесла его над карликами и усадила себе на колени. Эгбо почувствовал грозную мужественность рук, ощупывавших его лицо и голову. Особенно голову. Пальцы ползли в волосах и впивались в череп, словно желая добраться до мыслей. Пальцы проверили мышцы и грудь, и раздался рев урагана, который был радостным смехом. Это была их последняя встреча. И затем, затем вид вождя, удаляющегося с приема. Он ступал достаточно твердо, даже перегонял двух карликов, своих постоянных спутников, и все же Эгбо знал, что они — поводыри, что руки вождя, касаясь их темени, узнают направление. Просеяв воспоминая, Эгбо стал перечитывать их...

— В такой обстановке, — заговорил Кола, не отрываясь от блокнота, — он все сжимает в железных руках, всемогущий бог среди смертных... Так я представляю себе твоего старика. И белая, белая седина.

— Теперь он, наверно, совсем ослеп? — обратился Эгбо к гребцам. Те неуверенно забормотали, сбиваясь и заикаясь. Эгбо почувствовал кодекс запретов, и с ним пришло ощущение собственной отчужденности.

— Но я же его внук, — возмутился он. — Я же ему не чужой.

Гребцы молчали. Эгбо настаивал:

— Я был ребенком, когда посетил его в последний раз, и тогда его зрение стало ослабевать. Он сейчас не совсем ослеп?

Старший гребец нашел выход в пословице;

— На вопрос, отчего их мысли за кожаными щитами, советники отвечали: «Царь говорит, что он слеп».

Призраки предков вереницей шли перед Эгбо, они отталкивали и влекли. А эти предчувствия и сомнения у конца путешествия, рядом с целью — разве они не попытка воскресить прошлое, позабытое и прекрасное? Эгбо вздрогнул при этой мысли. Но кто я, чтобы тревожить минувшее? Кто? Он только знал, что презирает век, замутивший его истоки.

Кроме того, в его возвращении была опасность для деда, и тот принимал ее, зная, что рискует властью. О, если бы речь шла только о власти! Но Эгбо давно уже видел опору своей мужественности и искупительную благодать в самом существовании старика. А теперь все подтачивают проходимцы и полулюди, надутые ветром. Речь идет о чести семьи — в конце концов, я из рода Эгбо!

Что же, он может остаться здесь навсегда. Мечтавшие о просвещенном правителе посланцы Союза наследников не давали ему покоя. Он даже начал мысленно сравнивать власть вождя с серыми картотеками Министерства иностранных дел. Постепенно в нем утверждался гнев и страх перед изысканной западней. Чего им надо? Он ничего им не должен! Но вот на лодке проплыл незнакомец, и в каждом его выдохе слышались звуки их увещеваний. Это был незнакомец, отделенный от него тонкой перегородкой одного поколения. Но так же на лодке от селения к селению плавал его отец, проповедуя слово божье, которое принимали и которое ничего не меняло в жизни. И случайная смерть отца оставила больше сомнений, чем все его проповеди. Его мать была княжной Эгбо, и ее груз приходилось теперь нести. Она должна была унаследовать власть, но взамен приплыла туда, где ныне ржавеет пушка... Он был больше не в силах распутывать узы родства и чувствовал, как они оплетают его.

Весла изредка погружались в воду, чтобы течение не уносило лодку дальше от берега. Подчиняясь снотворному полдню, голова Секони упала на грудь. Но остальные насторожились, сознавая неловкость незваного посещения и серьезность его причин.

— Так мы пойдем к твоему старику?

— Не знаю, — ответил Эгбо.

Теперь, когда нужно было сходить на берег, он видел в ином свете свое всегдашнее разочарование и не мог отделить опасений за честь рода от судьбы сгоревшего огнеглотателя. Наконец он сказал себе, что селение на берегу — это смерть. И все же оно влекло его как возможность скрыться от мира, и он чувствовал запах его устарелых угроз и подспудных жестокостей и не мог не признать его темной жизненной силы.

— Как это ты не знаешь? Не вез же ты нас в эту даль, только чтобы сказать, что не знаешь?

— Слепой старик и его народ ждут чуда от нашего мифического всезнания. Но что может дать мне такая жизнь?

— Хотя бы столько жен, сколько хочется, — сказал Банделе.

— Да, конечно. Это серьезный довод.

— А власть? — сказал Кола.

— Такая власть хороша только как хобби. Она велика, если верить моим искусителям, Безграничная власть. Можешь дружить с новоявленными богами, можешь их похищать и требовать выкупа. Селение Оса господствует над главными путями контрабандистов, и тут не помогут ни вертолеты, ни полицейские катера. Правительство получает лишь то, что старик отдает добровольно. Это маленькое селение, но богаче его нет в этих краях. И соседи прекрасно знают свою выгоду. Они помогают Осе с давнишних времен.

— Но раньше ли, позже ли все распадется.

— Я не хотел бы этого видеть.

— Но кто остановит распад? Не твой дряхлый дед.

— Это можем сделать лишь мы.

— Но захотим ли?

— Конечно нет. Мы слишком заняты, только неясно чем. Я всегда задаюсь вопросом: чем же мы заняты? Мы, как слуги, несем на себе глашатаев будущего, которые в сердце — рабы и по сути — мыльные пузыри. Вам не кажется, что наша жизнь может оказаться речной гладью, по которой скользят дураки и которая отражает движение народа, начатое не нами?