Некстати вдруг вспомнился безголовый мертвец, которого пришлось спихнуть в канализационный колодец. Некстати вспомнились остановившиеся, словно обёрнутые вовнутрь взглядом глаза той женщины… И опять резануло по сердцу: мертвеца могла увидеть мама!

Железная преграда детского сада будто сама поспешно пригнулась, когда Вадим с разбегу легко перепрыгнул её, потом другую, срезая угол к дому.

Во дворе пустынно, и странным облегчением стало видеть людей только у своего подъезда.

Боевиков Чёрного Кира — по-другому он уже и в мыслях не мог их назвать — было трое. Они скучились справа от крыльца и с ненавистью смотрели на человека, присевшего на скамейку.

Поза тяжёлая: ссутулился, сильно набычившись; руки согнутые отдыхающее замерли на коленях. Поза незнакомая — человека, много работавшего физически. А вот в фигуре что-то очень сильно своё, такое близкое, будто Вадим уже не раз видел его.

И только когда Денис коснулся рукава Вадима, тот понял, что стоит перед ссутуленным человеком, вместо того чтобы бежать дальше, домой.

— Что?..

Человек выпрямился, и Вадим вздохнул от неожиданности… Это лицо… Всегда мягкое и чуточку плутовское, светлое от постоянной влюблённости и живого любопытства, оно сейчас замкнулось на тяжёлой мысли, странным образом потемнело, и яростным, фанатичным огнём горели с него суженные, внезапно не чёрные, а угольные глаза.

— Славка… Ты?

— Всеслав, — поправил Денис. И оглянулся на боевиков, с мрачным удовольствием спросил: — Этим-то уже, небось, по мордам надавал? Сколько помню, на расправу-то всегда невоздержан был!

Муть. Два лица как плёнка на плёнку…

И тут Вадим почувствовал уже знакомое движение от желудка к горлу. Он то ли впустую рыгнул, то ли нервно зевнул, но обежал скамейку и перегнулся через оградку.

Кто-то сбоку придержал его, сунув руку под живот. Рука была крепкая, и Вадим понял, кто помогает ему. И вспомнился прежний Славка, расслабленно бескостный, несмотря на беготню по секциям баскетбола или волейбола, не умеющий сидеть нормально — всё какой-то размякшей массой. И эта крепкая рука, на которой Вадим сейчас почти вис, не могла принадлежать Славке прежнему. "Амбивалентностью называется двойственность переживаний!" Некто ехидный впихнул в память Вадима картинку: Славка сидит на преподавательском столе в аудитории, мотает в разные стороны ногами, пристукивая пятками по боковым стенкам, и, подвывая, читает определение из словаря — жутким дурашливым голосом — это он так подбивает Вадима сбежать с последней пары. "Таких переживаний! — пафосно выделяет он, и Вадим не выдерживает, начинает хохотать. — Изрыдаться можно! А всё почему? А всё потому, что один объект может вызвать у человека одновременно два противоположных чувства!.. Бедный, несчастный человек!.."

Почти повис? Маленькое допущение "почти" рухнуло, и рухнул Вадим. Рвотные конвульсии били его, выворачивая наизнанку, словно внутри бушевал распсиховавшийся гигантский червь. Уже и тошнить нечем, и горло разорвано в клочья, и лицо мокро от слёз, и в голове пусто — мозги, что ли, выблевал подчистую?

Начал приходить в себя. Живот стиснут. Нет, это он, Вадим, висит на чьих-то руках. Уже не только Славкиных. Игра в четыре руки.

— Что это какой нежный? Он ведь подмастерьем в кузне начинал?

— Душа странствует по разным физическим оболочкам. Век другой. Занятие другое. Принимай любую версию. На себя взгляни. В том ли ты теле, что и тогда?

— Сравнил. Я леса корчевал да на медведя ходил. На себя смотреть-то сейчас стыдоба.

— Ну и про Вадима не скажешь, что больно-то уж слаб. Тем более его подкорректировали. Лес рубить, конечно, не пойдёт… Но тошнит его сегодня не впервые.

И тут Вадиму показалось, что Славка ухмыльнулся, произнося:

— Это называется амбивалентность переживаний… Эй, человече, слышишь меня? — И легонько встряхнул Вадима. — Помочь встать? Чувствительный ты наш…

Они вернули Вадима в вертикальное положение, и Денис дал ему остатки минералки сполоснуть рот.

— Как же я мог работать в кузнице, если был слепым? — спросил Вадим. — Да ещё подмастерьем. Насколько понимаю, подмастерье и в Древней Руси был мальчиком "принеси-подай".

— У тебя был абсолютный слух и абсолютная память, — объяснил Денис. — А в сочетании это давало абсолютное умение ориентироваться в пространстве. Тебя родители в детстве не пытались пристроить в музыкалку? Ну, в музыкальную школу?

— Пытались. Денег на фоно не было, послали на скрипку.

— И?

— Продержался два года. Потом пошла близорукость. От излишней нагрузки на глаза пришлось отказаться.

— Разговорился — значит, пришёл в себя. Чего у этих-то на глазах топтаться? Домой не пригласишь?

— Приглашу. Пошли.

Ниро вылез из-под скамейки и бодро потрусил к подъездной двери. Его лёгкий шаг был таким целеустремлённым, что боевики Чёрного Кира спустились на газон. Наверное, от греха подальше.

В подъезд Вадим вошёл вслед за Ниро и резко дёрнулся, едва Всеслав придержал за собой дверь. Денис оказался наблюдательным.

— Ты что?

С секунду Вадим смотрел во встревоженные глаза Дениса, потом взглянул на закрытую дверь.

— Мне показалось… или они на самом деле засмеялись?

— Кировы прихлебатели? — пробурчал Всеслав. — Вроде, что-то такое было. Тебя это задевает?

Лифт не работал. Ниро — передние лапы на первой ступеньке лестницы — тянул морду кверху и, кивая, принюхивался. Вадим встал рядом, пригляделся. Наверху лестницы было пусто. И Ниро пошёл по ступенькам, пригнувшись, будто опасаясь, что его заметят раньше времени чьи-то враждебные глаза, — пошёл тихо и ровно, не качаясь, как обычно в шаговом движении. И Вадим за ним — в мягкой обуви, и было впечатление, что подъезд странно насмешлив: стены перекидывались дыханием людей и шелестом их ног по пыльному полу, словно огромными, невесомыми, но, к сожалению, не беззвучными мячами. И не заглушали этого шумка звуки живущего обыденной жизнью дома — в основном звуки действующего водопровода.