Лицо Поулдера выражало все, что угодно, только не уверенность.

— Вы принуждаете меня согласиться с генералом Кроем в оценке ваших боевых качеств, генерал Поулдер. Или вы все-таки намерены доказать, что мы ошибаемся?

Генерал браво вытянулся в струнку. Даже его усы дрожали от рвения.

— При всем уважении, сэр, я докажу, что вы не правы! Я отдам приказ атаковать немедленно!

Он всадил шпоры в бока своего черного скакуна и помчался по долине к тому месту, где в клубах пыли стояла кавалерия. За ним поспешили несколько офицеров его штаба. Вест качнулся в седле, беспокойно покусывая губу. Голова у него снова заболела. Атаковать сильного противника, нацеленного на успех, да еще на возвышенности…

Полковник Глокта, без сомнения, усмехнулся бы по поводу перспектив этой смертельно опасной игры. Принц Ладислав одобрил бы такую рыцарскую беспечность по отношению к чужим жизням. Лорд Смунд похлопал бы Веста по спине, сказал что-нибудь об энергии и напоре — об огоньке, так сказать — и приказал бы подать вино.

И только посмотрите, что стало с этими тремя героями.

Логен услышал издалека приглушенные звуки, шум и рев. Свет пролился в его полузакрытые глаза, как будто сражавшиеся расступились. Мелькали тени. Большой сапог хлюпнул грязью прямо у Логена перед носом. Послышались громкие голоса. Он почувствовал, как кто-то взял его за одежду и потащил по грязи, а множество ног топталось вокруг. Он увидел небо, яркое до рези в глазах, и сощурился. Он лежал тихо и неподвижно, как тряпка.

— Логен! Ты в порядке? Куда тебя ранили?

— Я… — хрипло начал он и закашлялся.

— Ты меня узнаешь?

Что-то ударило Логена по лицу, и его мысли вяло зашевелились. Расплывчатая фигура склонилась над ним, вырисовываясь темным силуэтом на фоне яркого неба. Логен искоса взглянул на нее. Тул Дуру Грозовая Туча, если он ничего не спутал. Какого черта Тул делает здесь? Думать было до боли мучительно. Чем больше Логен думал, тем большее страдание он испытывал. Челюсть ныла, и казалось, что она стала вдвое больше обычного. Он судорожно хватал воздух ртом, наполненным слюной.

А над ним стоял огромный могучий человек, который что-то говорил — губы его шевелились, от этих слов у Логена гудело и звенело в ушах, но он воспринимал их как шум. Ногу неприятно покалывало, сердце билось неровно, в висках стучало. Он слышал звуки, громкие, бряцающие, накатывающиеся на него со всех сторон, и эти звуки тоже причиняли ему боль. Челюсть ныла нестерпимо, все сильнее и сильнее.

— Держись…

В воздухе что-то заскрежетало, щелкнуло, но шум стих. Голоса больше не было слышно. Он из последних сил протянул руку, и его ладонь уперлась Тулу в грудь. Логен попробовал оттолкнуть его, но великан лишь взял его руку и сжал ее.

— Отлично, — пророкотал он низко. — Я держу тебя.

— Да, — прошептал Логен, и его окровавленные губы растянулись в улыбке.

Он сжал могучую руку Тула с отчаянной силой, а второй рукой нашел рукоятку ножа, скрытого под одеждой. Острое лезвие выскочило мгновенно и убийственно, как змея, оно вонзилось в толстую шею великана по самую рукоятку. Лицо Тула выразило удивление, когда кровь хлынула у него из горла, потекла по губам, по окладистой бороде, закапала с носа, скатываясь по груди. Но удивляться было нечему.

Прикоснуться к Логену Девять Смертей — значит прикоснуться к смерти, а у смерти любимчиков нет. Она не делает исключений.

Девять Смертей поднялся, сбросил с себя тяжелое тело. Его окровавленный кулак сомкнулся вокруг рукоятки гигантского меча. Эта громадная полоса ослепительно-яркого металла, темного и прекрасного, — отличный инструмент для работы, ожидавшей Логена. Очень много работы.

Но хорошая работа — высшее блаженство. Девять Смертей раскрыл рот и в одном долгом вопле выплеснул всю свою бездонную любовь и бесконечную ненависть. Земля зашаталась под ним, вдохновенная прекрасная битва волной подхватила его и увлекла в свои мягкие объятия. Он был дома.

Лица мертвых перемещались вокруг него, расплываясь, он слышал их рев, проклятия и гневные выкрики. Но эта ненависть делала его еще сильнее. Длинный меч отбрасывал людей с его пути, оставляя их поверженными, извивающимися, сломленными, истекающими кровью, воющими от счастья. Те, кто защищался, его не интересовали. Живые были по одну сторону, он — по другую. Он прорубал кровавый и праведный путь сквозь их ряды.

Секира блеснула на солнце яркой дугой, подобно угасающей луне, и Девять Смертей скользнул под ней, отбросив какого-то человека ударом тяжелого сапога. Человек поднял щит, но огромный меч прорубил нарисованное на нем дерево, и то дерево, что находилось под рисунком, и руку под ними, затем вспорол кольчугу, словно она была из паутины, и вскрыл брюхо, как мешок с ядовитыми змеями.

Мальчик, почти ребенок, съежился и упал на спину, вцепившись в тяжелый щит и непомерно большую секиру. Девять Смертей посмеялся над его страхом, оскалив зубы. Тихий внутренний голос нашептывал ему, что надо сдержаться, но Девять Смертей его не слышал. Длинный меч пробил и большой щит, и маленькое тело, кровь окропила влажную землю, камни и потрясенные лица тех, кто видел это.

— Хорошо, — произнес он со своей жуткой улыбкой.

Он был Великий Уравнитель. Мужчина или женщина, молодой или старый, он ко всем относился одинаково. В этом была какая-то грубая красота, ужасающая симметрия, высшая справедливость. Невозможно уклониться, невозможно вымолить прощение. Он двигался вперед, он был выше, чем горы, и люди шарахались в стороны, что-то бормотали и разбегались. Круговорот щитов, нарисованных узоров, цветущих деревьев, струящейся воды, испуганных лиц.