Ищейка не смотрел на горящих людей. Ему претили их крики и потрескивание жира. Он не улыбнулся, когда его нос наполнился тошнотворным сладковатым запахом горелого мяса. Но он даже не попытался остановить ребят. Есть время для милосердия, но не сейчас. Милосердие на войне означает слабость. Здесь не поощряют за хорошее поведение. Он давно научился этому у Бетода. Возможно, теперь дикари с востока подумают дважды, прежде чем явятся сюда ночью.

Кроме того, это могло укрепить дух отряда Ищейки, потому что люди все больше отчаивались. Кое-кто попытался сбежать два дня назад. Парни бросили свои позиции, перелезли через стену в темноте, хотели пробраться через долину. Теперь их головы красовались на пиках, которые Бетод воткнул перед своими укреплениями. Дюжина распухших кусков мяса, волосы развеваются на ветру. Лица трудно было разглядеть со стены, но они явно были недовольные и сердитые. Словно обвиняли Ищейку за то, что он довел их до такого конца. Будто ему недостаточно хлопот и упреков тех, кто был еще жив.

Он мрачно глядел вниз, на лагерь Бетода, на его палатки и штандарты, проступавшие черными пятнами из тумана и сумерек. Он спрашивал себя, что еще он может сделать, кроме как стоять здесь и ждать. Все ребята смотрели на него. Они надеялись, что он придумает какой-нибудь чудесный трюк, который позволит им выйти из этой переделки живыми. Но Ищейка не умел творить чудеса. Долина, стена — и никаких путей отступления. Отсутствие путей к отступлению и было главным пунктом их плана. Он спрашивал себя, продержатся ли они еще один день. Вчера утром он задавал себе тот же вопрос.

— Какой же план у Бетода на сегодня? — проговорил он себе под нос. — Что он задумал?

— Резня? — проворчал Молчун.

Ищейка строго посмотрел на него.

— Атака, я бы так сказал. Но не удивлюсь, если до конца дня она превратится в то, о чем ты говоришь.

Он сощурил глаза и взглянул вниз, на темную долину, в надежде увидеть то, что тщетно высматривал все минувшие семь дней: какие-то признаки приближения войск Союза. Но не увидел их. За широко раскинувшимся лагерем Бетода с его палатками, знаменами и отрядами не было ничего, кроме пустой и голой земли. Туман клубился в тенистых ущельях.

Тул ткнул его в бок своим мощным локтем, поневоле заставив улыбнуться.

— Я не понимаю, что это за план. Поджидать приход Союза и все такое довольно рискованно, если ты меня спросишь. Есть шанс, что сейчас я изменю мнение?

Ищейка не рассмеялся. У него не осталось сил для смеха.

— Мало шансов.

— Да. — Гигант тяжко вздохнул. — А я и не надеялся.

Семь дней прошло с тех пор, как шанка впервые подошли к стенам. Семь дней казались семью месяцами. Все мышцы Логена болели от тяжелой работы. Он был покрыт множеством синяков, тьмой царапинии и порезов, ушибов и ожогов. Длинная рана вдоль ноги была перевязана, ребра стянуты, чтобы избежать переломов, на голове под волосами образовалась пара приличных по размеру струпьев, плечо, с которого он ударял щитом, одеревенело, суставы на пальцах ободрались и опухли после рукопашной схватки с одним дикарем, когда Логен получил удар камнем. Он весь был как одна большая рана.

Остальные выглядели ничуть не лучше. Едва ли в крепости нашелся хоть кто-то, избежавший ранений. Даже дочь Круммоха получила ссадину. Один из парней Трясучки позавчера потерял палец, мизинец левой руки. Сейчас он смотрел на обрубок, плотно обернутый в грязную окровавленную тряпку, и морщился.

— Саднит, — сказал он и взглянул на Логена, сжимая и разжимая оставшиеся пальцы.

Наверное, Логену следовало его пожалеть. Он помнил эту боль, но досада была гораздо сильнее. Трудно было смириться с мыслью, что он потерял палец навсегда. Но у него не осталось жалости ни для кого, кроме себя.

— Конечно, — ответил он мрачно.

— Я все время его чувствую.

— Ага.

— Это пройдет?

— Со временем.

— Сколько времени пройдет?

— Больше, чем у нас есть, похоже.

Воин тихо и сурово кивнул.

— Да.

За семь дней даже холодный камень и влажная древесина крепости испытали достаточно. Новые парапеты раскрошились и покосились, их залатали по мере возможности, но они снова просели. Ворота были заделаны гнилушками для костров, дневной свет струился сквозь прорубленные щели, а позади грудой были свалены камни. Хороший удар мог запросто их выбить. Хороший удар мог выбить напрочь и Логена, коли на то пошло.

Он сделал большой глоток кисловатой воды из фляги. Воду уже черпали с самого дна бочек. Еды тоже не хватало, как и всего остального. Особенно недоставало надежды — она убывала с каждым днем.

— Все еще живы, — прошептал он, но особой радости не почувствовал.

Еще меньше, чем обычно. Цивилизованная жизнь, в общем-то, была не в его вкусе, но мягкая постель, странное место, где справляют нужду, и легкое пренебрежение со стороны каких-то тощих идиотов казались сейчас неплохой альтернативой происходящему. Логен в тысячный раз спрашивал себя, зачем он вернулся на Север, когда услышал за спиной голос Круммоха-и-Фейла:

— Ну-ну, Девять Смертей. У тебя усталый вид, дружище.

Логен мрачно поднял голову. Безумная болтовня большого хиллмена начинала действовать ему на нервы.

— Работка выдалась тяжелая в эти несколько дней, если ты не заметил.

— Я заметил и принял участие. Так, мои красавцы?

Трое его детей переглянулись.

— Да, — ответила девочка тонким голоском.

Круммох хмуро посмотрел на них.

— Не нравится, как идет игра? Как насчет тебя, Девять Смертей? Луна перестала нам улыбаться, и ты испугался?